Диалог с драконом

Этот праздник должен был стать особым событием в жизни города – все-таки, не каждый день народ отмечает двадцатипятилетие своего короля. Он им и стал – но несколько не в том смысле, который вкладывали в это слово организаторы торжества.

С самого утра в городе царило праздничное оживление – на улицы высыпало все население в возрасте от двух до восьмидесяти двух. Толпа пестрела выходными одеждами; даже нищие, казалось, выглядели опрятнее обычного. В предвкушении вечернего пира настроение у всех было приподнятое, и никто не сердился, даже если ему наступали на ногу в уличной толчее. Общая веселая суета объединила всех – богатых и бедных, друзей и врагов – в особое предпраздничное братство, паролем которого была широкая улыбка и традиционное приветствие «Да здравствует король!».

Когда солнце стало клониться к закату, народ потянулся на площадь. Официальная часть торжества всегда начиналась с королевской речи. Конечно, никто не ждал, что король скажет что-нибудь интересное. Он всегда говорил одно и то же – об успехах нашего государства во внешней и внутренней политике, о патриотизме, о том, как он любит свой народ и гордится быть его королем. Люди не особенно вслушивались в текст, но всегда аплодировали и одобрительно кричали в нужных местах, чутко реагируя на привычные интонации. В народе любили короля. Он никогда не издавал непопулярных законов (если честно, он вообще не издавал никаких законов – этим занимался парламент), он был молод и красив, хорошо говорил и прекрасно смотрелся на портретах. Король был олицетворением старых добрых традиций и в то же время поборником новых свобод. Он нередко становился на сторону народа против парламента. Это ни на что не влияло, поскольку реальной власти у него не было никакой, зато снискало ему расположение в самых широких народных кругах. Но важнее всего было то, что присутствие короля как бы говорило: «У нас все в порядке». Никто не знал зачем, но все были единодушно уверены – король должен быть. Ведь так было всегда, а любой народный мудрец знает главную жизненную истину – не надо чинить то, что работает.

Площадь была забита народом, когда часы на башне наконец пробили шесть. Король вышел на балкон, плотно закутавшись в плащ. Немного постоял у парапета, глядя вниз на толпу. Гомон постепенно утих, сменившись тихим деловитым гулом. Король передернул плечами, взглянул вверх на подсвеченные безрадостным зимним закатом облака, протянувшиеся поперек небосклона подобно распаханным бороздам, оперся о парапет и начал говорить. Его звучный, хорошо поставленный голос далеко разносился по площади, отражаясь от выстроенных полукругом грязно-желтых дворцовых зданий.

– Дорогие подданные, я рад приветствовать вас в этот праздничный день. – Король сделал паузу, глянул на свои руки в тонких кожаных перчатках, сжимавшие каменный парапет, и снова перевел взгляд на толпу. – Наверное, многие из вас мечтают стать королем и думают, как это здорово – жить во дворце на всем готовом, всеми командовать и никому не подчиняться. И, наверное, никто из вас никогда не задумывался, каково же это на самом деле – быть королем. Это совсем не так приятно, как вы думаете. – Шум на площади совсем стих, похоже, толпа осознала, что ей предстоит услышать нечто поинтереснее традиционной деньрождественской речи. – Я еще не родился на свет, а у множества людей уже были свои планы на мой счет. Ни для кого, даже для своей матери, я не был просто ребенком, – я был наследником престола. Когда другие дети учились пѝсать в горшок, я учил право и придворный этикет. У меня не было ни друзей, ни нормальных игрушек, даже щенка мне взять не разрешали, хотя у нас во дворце целая псарня. Когда умер мой отец, мне было десять лет, но я должен был исполнять все его обязанности во время церемоний – принимать гостей, встречать послов, благословлять воинов… В пятнадцать лет меня короновали, и я потерял последние крохи личной свободы. С тех пор все, что я делал с утра до вечера, я должен был делать с мыслью о благе нашего замечательного города. И – видит Бог – так оно и было. Ни разу за эти годы я не сделал ничего просто потому, что мне этого хотелось. Но теперь, – король обвел взглядом площадь и боковым зрением отметил некоторое шевеление в рядах придворных на соседнем балконе, – мне все это осточертело. Я ухожу. Я знаю, что поступаю безответственно, потому что народу нужен король, без короля начнется смута, а может быть, даже война, в которой многие из вас погибнут. Но это, – король сделал долгую паузу, снова обведя глазами площадь и балконы по соседству, а потом быстро закончил, – теперь уже ваши проблемы. Прощайте!

Он отступил назад за колонну и пропал из виду. На несколько секунд на площади воцарилось растерянное молчание, но положение быстро спас королевский глашатай, который твердо знал: неважно, что говорить, а важно, как. Он шагнул к парапету своего балкона и громко прокричал:

– Ура Его Величеству! – и захлопал в ладоши. Толпа рефлекторно подхватила «Ура» и аплодисменты, но как-то без огня. Остальные придворные уже рассосались с балконов внутрь дворца, оставив глашатая разбираться с толпой. Ну что ж, в конце концов, за это мне и платят, подумал глашатай и включил свой внутренний автопилот. Через полминуты он уже увлеченно вещал про торжественный праздник – двадцатипятилетие нашего любимого короля, и прочую подобную ерунду. Народ, поняв, что больше ничего интересного не предвидится, потянулся с площади к трактирам и кабакам, где, как бы там ни было, по случаю королевского юбилея всем желающим предлагалась бесплатная выпивка и закуска.

Все города с чего-то начинаются. С прибрежной деревушки древних финикийцев, с поселения ремесленников на перекрестье дорог, с воздвигнутого на высоком холме замка местного барона, или, возможно, с металлургического комбината, заложенного по решению двадцатого съезда. С чего начался Дир, не знает никто. Его шпили и башни вздымаются к небу с таким видом, будто были здесь всегда. Впрочем, это характерно для шпилей и башен практически любого города; в случае с Диром разница лишь в том, что некому им аргументированно возразить. У этого города нет истории. Да, если вдуматься, и географии у него тоже нет. С трех сторон Дир окружен Лесом, с четвертой к нему подступает море. Вот и все, что можно сказать о его географическом положении.

Жителей Дира мало волнует отсутствие истории. Все они, по большей части, люди практичные и думают о сегодняшнем, максимум – о завтрашнем дне. С географией сложнее. Все-таки, в отличие от истории, география – штука полезная, но нет – так нет, приспособились жить и без географии. Главное – твердо знать, куда направляешься. А если сам не знаешь, всегда можно нанять проводника.

Дѝнону проводники ни к чему. Он и сам служил когда-то проводником, но работа эта была нудная и тяжелая, и он вскоре сменил ее на непредсказуемую и опасную, но куда как более интересную профессию рейнджера.

С самого утра улицы запружены толпами велосипедистов. Велосипед в городе – основное средство передвижения, поскольку он не требует ни овса, ни бензина. Динон держит лошадь только для рейдов за пределы Дира, таких, как сейчас.

По городу он всегда ездит шагом. Двигаться быстрее небезопасно: можно столкнуться с каким-нибудь сумасшедшим велосипедистом. Динон терпеть их не может, что отражает давнее и глубоко укоренившееся противостояние велосипедистов и верховых в Дире. Такое противостояние всегда возникает, когда две группы людей используют одно и то же пространство. Ту же природу имеет вражда выгуливающих своих отпрысков матерей и собаковладельцев в парках, купальщиков и водномоторников на озерах, яхт и сухогрузов в проливе Орезун. Забавно, что нередко один человек попеременно выступает в обоих качествах, но это ничуть не умаляет взаимной неприязни. Динон и сам, разъезжая по улицам на велосипеде, ловил себя на том, что его раздражают вездесущие неповоротливые верховые и остывающие тут и там ароматные кучи навоза.

Сегодня он едет верхом и потому старается держаться посреди мостовой, подальше от выложенных разноцветными гладкими плитами велосипедных дорожек. Вокруг теснятся многоэтажные здания, тянущиеся вверх гроздьями башен и россыпью ступенчатых террас, так что улица кажется дном глубокого ущелья, окруженного отвесными скалами. В Дире зачастую сложно понять, где кончается одно здание и начинается другое. В конечном счете все они сливаются друг с другом, так что в каком-то смысле Дир – это один огромный многоквартирный дом, подобно тому, как синцитий гриба можно считать одной гигантской многоядерной клеткой. Первые этажи заняты разнообразными лавками, кафе и ресторанчиками; между ними деловито снуют пешеходы, еще больше усиливая царящую на улице толкотню.

Когда Динона спрашивают, что в его работе самое сложное, он обычно отвечает «дорога от дома до Леса». Это не совсем правда, но в начале путешествия рейнджер каждый раз уверен, что именно так оно все и есть. Тот путь, который на велосипеде он преодолел бы за двадцать минут, верхом занимает больше часа. К сожалению, велосипед, идеальный для передвижения в Дире, плохо подходит для перемещений по другим мирам. Во-первых, во многих его просто не изобрели, так что двухколесный человек рискует вызвать нездоровый ажиотаж среди местного населения. Во-вторых, дороги там, как правило, те еще. В общем, приходится пользоваться лошадью, которая в большинстве миров все еще остается самым универсальным видом транспорта.

Выехав наконец на трассу, Динон выслал Серого в легкий галоп. Мимо тянутся предместья: харчевни, постоялые дворы, конюшни, склады, кузницы. По дороге катятся груженые подводы, изредка встречаются одиночные всадники. Впереди темнеет стена Леса.

На опушке Динон придержал коня и обернулся. Он любит смотреть отсюда на Дир. На расстоянии город выглядит страшным сном безумного архитектора: башни, уходящие ввысь, громоздятся друг на друга, как грибы-опята, архитектурный стиль меняется от здания к зданию без какого-либо порядка – тяжелые округлые своды сменяют воздушные стрельчатые арки, строгий портик с ионическими колоннами может украшать фантазийная легкомысленная башенка в стиле барокко. Многие здания связаны между собой висячими мостами, и почти все венчают острые высокие шпили, как будто Дир ощетинился против неведомой угрозы свыше.

Наглядевшись на город, Динон снова повернул коня в Лес. Он едет по широкой наезженной дороге, усыпанной рыжей хвоей и плотно утоптанной поколениями торговцев, наемников и таких, как он, рейнджеров-разведчиков. По бокам от дороги теснятся двухсотлетние ели. Плотно сомкнутые кроны почти не пропускают света, и даже в солнечный день в Лесу сумрачно и прохладно. С ветвей свисают длинные серо-зеленые бороды лишайников, а внизу, в подлеске, в зарослях черники и развесистых папоротников ждут своего часа маленькие чахлые елочки. Стоит упасть одному исполину, освободив немного жизненного пространства, и в образовавшемся окне поросль тут же тронется в рост, занимая место упавшего дерева.

Внезапно легкое, едва ощутимое дуновение ветерка донесло до Динона запах дыма. Он выпрямился в седле и встревоженно принюхался. Костер в Лесу – это невероятно, невиданно, абсолютно ненормально. Никто в здравом уме не станет жечь костер в Лесу, это все равно что разбить лагерь посреди городской площади или устроиться на ночлег в лифте. Тем не менее, дымом пахнет все сильнее, а через пару сотен шагов стал слышен треск ломаемых сучьев и негромкие голоса.

Костер жгут чуть в стороне от дороги. Рейнджер повернул коня, и Серый стал неохотно пробираться через путаницу полусгнивших стволов, кустарничков и стойких маленьких елочек, героически сопротивляющихся натиску лошадиных копыт. Шуму вышло изрядно, поэтому подобраться к костру незамеченным не удалось, да Динон этого и не планировал.

У костра в выжидательных позах стоят два парня в серо-зеленых одеждах. Один в опущенной левой руке ненавязчиво держит лук, а в правой – стрелу, и что-то в нем наводит на мысль, что наложить стрелу на тетиву и выстрелить в цель займет долю секунды. У второго оружия в руках нет, но доброты в прищуренном взгляде ничуть не больше. Динон изо всех сил старается изобразить миролюбие.

– Привет, ребята. Отдыхаете? – спрашивает он на койне.

Кажется, такого начала беседы «ребята» не ожидали и несколько растерялись. Тот, что с луком, осторожно отвечает:

– Привет. Да. Отдыхаем.

У парня сильный акцент – он растягивает гласные и глотает некоторые согласные, но в целом все слова понятны, так что с языком у нас тут проблем не будет, решил Динон. Он спрыгнул с коня и подошел к костру. Серый не обратил на это никакого внимания: он занят напряженным созерцанием двух кобыл, привязанных к дереву напротив. Те так же внимательно и настороженно смотрят на него, втягивая прохладный лесной воздух широкими бархатными ноздрями.

Над костром на палке, опертой о поваленный ствол, висит маленький котелок с водой; вода еще не кипела. В Лесу нет ни ручьев, ни озер, так что воду они, похоже, принесли с собой.

– Издалека едете?

Парни переглянулись. Видно, что меньше всего они ожидали встретить в этом лесу дружелюбного аборигена с манерами словоохотливого попутчика.

– Нет, – снова отвечает тот, что с луком. Он постарше второго и более светловолосый. – А далеко ли до города?

– Совсем близко. – Динон присел на корточки рядом с костром и пошерудил его веточкой. Костерок вспыхнул сильнее. – По дороге налево – и через пару километров выедете из леса.

Парни тоже сели, светловолосый положил лук на землю. Отлично, подумал Динон. Есть контакт.

– Килонетров? А в верстах это сколько?

– Не знаю, версты везде разные. Но тут недалеко.

Ребята молчат, осмысляя услышанное.

– А город большой? – спрашивает наконец светловолосый.

– О да, очень большой. Наверное, самый большой из всех, какие я видел. – Динон не знает ни точную численность жителей Дира, ни площадь города – почему-то никому до сих пор не пришло в голову их посчитать и измерить.

Светловолосый задумчиво молчит, вертя в руках стрелу.

– А если ехать по дороге направо… там что?

– Сложно сказать, – неохотно говорит Динон. Больше всего на свете он не любит разговоры об этом. – Смотря как ехать. Можно попасть в разные места. Но вам не стоит туда соваться одним. Это опасно.

– Что опасно? – быстро спрашивает второй из парней.

– Опасно ездить по этому Лесу просто так, не зная, куда направляешься. И костер тут жечь опасно.

– Не надо нас пугать, мы не дети! – огрызается второй. – Хотим и жжем.

– Спокойно, Рийн, не груби, – обрывает его светловолосый. – В чем именно опасность?

– Ну, могут случиться всякие вещи, – уклончиво отвечает Динон. – Вы можете попасть отсюда куда-нибудь… в совсем другое место.

– Это бы нас вполне устроило, – говорит светловолосый. – В этом лесу ни воды, ни зверей, все как вымерло. Даже комаров нет!

– Комары порой залетают, но мало, это верно. Понимаете, если просто так тут ходить, можно попасть не просто в другое место, а в какое-нибудь… нехорошее место. – Он попытался найти подходящие слова, и как обычно не смог. Вместо этого он вдруг придумал другой аргумент: – И вы можете оказаться там порознь.

Кажется, это подействовало: парни явно напряглись, хотя и не подали виду.

– А как нам выбраться отсюда?

– Езжайте в город. Там для любого найдется работа и крыша над головой.

Ребята молчат. Похоже, что этот вариант им не очень-то по душе.

– А сам ты куда едешь? – спрашивает светловолосый.

– Мм.. ну так, в одно место. Сложно объяснить.

– А в этом одном месте есть лес, в котором можно жечь костер и с тобой при этом не случаются «всякие вещи»? – с легкой иронией, но в то же время очень серьезно спрашивает светловолосый.

– Наверняка. – Динон понял, к чему тот клонит. Идея тащить их с собой ему не очень нравится, но это лучше, чем бросить здесь. – Там и дичь есть, и вода. Но что за люди там живут – я сам пока не знаю. Хотите рискнуть?

– Да. Мне тут и правда не по себе, нужно выбираться отсюда.

– Хорошо. Только давайте договоримся так: я доведу вас до ближайшего подходящего леса, а дальше уж сами разбирайтесь. У меня нет времени вас там устраивать.

– Конечно, как скажешь, – говорит светловолосый. – Сами как-нибудь разберемся.

– Если так торопишься, зачем остановился возле нас? – вворачивает второй. – Ехал бы мимо своей дорогой.

– Рийн, прекрати, – оборвал его светловолосый и добавил еще несколько слов на незнакомом Динону языке, а лицо его приняло такое извиняющееся выражение, что сразу стало ясно: эти двое – родные братья.

Динон размышляет. Он старается всегда, когда позволяют обстоятельства, говорить правду. Сейчас обстоятельства вроде бы позволяют.

– Не люблю находить в Лесу трупы, – отвечает он Рийну. – Особенно по частям.

Это был рядовой университетский семинар, из тех, на которых ученые делятся с коллегами результатами последних исследований. Народу собралось чуть больше обычного, поскольку нынешний докладчик успел заслужить скандальную известность неординарной тематикой и вызывающей манерой изложения, вносившей разнообразие в чинные ученые собрания.

Как всегда в таких случаях, доклад начался несколько позже заявленного времени. Аудитория подобралась разношерстная – от чопорных гуманитариев до простоватых и расхлюстанных полевых зоологов. Когда все опоздавшие наконец расселись за потемневшие от времени деревянные столы и гомон затих, докладчик сдвинул на затылок четырехугольную шапочку, небрежным жестом забросил за спину полы длинной черной мантии (традиционная униформа была в университете обязательной) и заговорил.

– Сегодня я расскажу вам о результатах своих последних исследований и некоторых идеях, которые родились у меня в ходе осмысления этих результатов. Начну я, как обычно, с конца.

Докладчик уселся на краешек кафедры, что вообще-то было ужасным моветоном, но ему все сходило с рук.

– Много лет представители гуманитарных наук – включая многих из здесь присутствующих – бьются над вопросом об истоках поведения человека. Почему мы ведем себя так, а не иначе, в тех или иных ситуациях? Почему мы бываем то бесконечно добры, то безжалостны и жестоки, то верны до гроба, то предаем и бросаем друзей и любимых? Поведение людей часто нелогично, причем именно в тех аспектах, которые мы сами считаем наиболее важными. Человек может быть рассудителен при выборе фруктов на базаре, но выбор спутника жизни нередко доверяет слепой страсти. Мы готовы проливать слезы над голодным котенком, но нас не трогают тысячи крестьян, умирающих в годы неурожая картофеля. Мы боготворим диктаторов и проклинаем реформаторов. Мы молимся богам, которых никто никогда не видел, и затеваем кровопролитные войны из-за разногласий по вопросу с какой стороны следует разбивать вареное яйцо. Если посмотреть на жизнь человека и бытие человечества рациональным взглядом, они покажутся театром абсурда, сумасшедшим домом. Тем не менее, мы считаем себя разумными, и даже полагаем это качество основным нашим отличием от животных, лишенных разума и свободы воли. Вот тут мы и подходим к теме моих исследований.

Докладчик сделал паузу и обвел глазами ряды слушателей, оценивая количество враждебных взглядов. Пока что их было не много – похоже, сегодняшняя аудитория не питала особых иллюзий по поводу человеческой природы.

– Чтобы объяснить те или иные особенности поведения человека, психологи выдвигают сотни невнятных гипотез, основанных на неопределенных понятиях вроде коллективного бессознательного или гештальта. Но в действительности, чтобы понять самих себя, нужно смотреть не в зеркало, а по сторонам. Прежде всего, стоит обратить внимание на наших ближайших предков – обезьян.

По рядам слушателей пробежал тихий ропот. Эволюционная концепция еще не стала общепризнанной парадигмой, и хотя в университете она не подвергалась открытому гонению, для такого заявления требовалась изрядная смелость.

– В последние годы, как многие из вас знают, я занимался изучением поведения обезьян. Я наблюдал за ними в зоопарке нашего города и в природе – в тропическом стационаре университета. И я обнаружил удивительные параллели с поведением человека. Обезьяны живут группами, построенными по тому же иерархическому принципу, что и человеческое общество. У некоторых видов есть даже что-то подобное нашей знати: детеныш самки, занимающей высокое место в иерархии, автоматически наследует ее статус. У других обезьян для продвижения по иерархической лестнице необходимы особые личные качества, причем часто это не грубая сила, а тонкий интеллект и способность к интригам. Два слабых самца, объединив усилия, могут сместить более сильного, если он не сумеет вовремя найти поддержку в группе. Интригами, постоянным наблюдением за соседями, круговоротом взаимоотношений наполнена вся их жизнь. Вам это ничего не напоминает?

Докладчик снова прошелся взглядом по рядам. Враждебных лиц стало значительно больше. Он усмехнулся про себя и продолжил. Оставив на время человека, он переключился на обезьян, подробно рассказывая о поведении каждого вида: об агрессивных павианах и флегматичных гориллах, хитроумных шимпанзе и любвеобильных бонобо. По мере того, как он углублялся в подробности, лица многих слушателей просветлели, морщины разгладились, сведенные брови вернулись в нейтральное положение. Обезьянья жизнь и впрямь была фантастически увлекательной, а докладчик умел – когда хотел – быть отличным рассказчиком. Но внимания аудитории ему было недостаточно – он стремился озадачить, разозлить, спровоцировать слушателей, иначе было бы слишком скучно.

– Все эти наблюдения привели меня к нескольким выводам. Во-первых, разум – это не абсолютная величина, которая или есть, или ее нет. Разум развивается постепенно. Павианы разумнее собак, шимпанзе разумнее павианов, люди разумнее шимпанзе. Во-вторых, развитие разума – это не следствие разнообразного питания, необходимости в труде или появления языка, как это нынче принято объяснять. Разум человека развивался именно ради интриг. Чтобы добиться положения в группе, нашим предкам приходилось постоянно угадывать мысли и намерения своих родичей – кто с кем поссорился, кто помирился, кого лучше не задирать, а кто может дать слабину. Знание того, как один из них относится к другому, могло стать критичным для продвижения в иерархии. Чтобы держать в голове всю картину социальных связей, надо иметь особый мозг, специально приспособленный к этой задаче. Именно такой, как у нас с вами. Понаблюдайте за собой – о чем вы чаще всего думаете? Об окружающих, их отношениях с вами и между собой. Отсюда же наша любовь к сплетням. Вспомните, о чем вы говорили сегодня с коллегами за утренним кофе? Вероятнее всего, обсуждали других коллег. Это нормально, для людей естественно интересоваться текущими делами и взаимоотношениями других – именно по тем причинам, которые я только что описал.

Теперь уже большинство слушателей смотрели на докладчика с неприкрытой враждебностью. Да, не готово еще наше общество к подобным откровениям, подумал он. Впрочем, так было даже интереснее.

– Но вы не унывайте, – ободряюще улыбнулся он. – Обезьяньи сообщества – это не только интриги и агрессия, но и взаимопомощь, дружба, любовь. Чтобы быть успешным в обезьяньей стае, нужно уметь вступать в коалиции и драться плечом к плечу с друзьями против врагов. Нужно мириться после ссор, заслуживать расположение сородичей и хранить верность дружбе – иначе как ты можешь быть уверенным, что и тебя не подведут? Во всем этом обезьяны очень похожи на людей, точнее сказать, это мы похожи на них.

Докладчик снова обвел аудиторию взглядом, в котором плескалось плохо скрываемое веселье.

– Это мой ответ на вопрос, который я задал в начале доклада. Мы бываем добры и жестоки потому, что этого требует от нас наша обезьянья природа, и в важных социальных дилеммах действуем нелогично потому, что подчиняемся голосу природы, но не в состоянии этого осознать. У меня все, спасибо за внимание. У кого есть вопросы?

С четверть минуты аудитория угрожающе молчала. Докладчик был готов к этому – он терпеливо ждал с чуть заметной озорной улыбкой на губах. Наконец из задних рядов поднялся немолодой ассистент с встопорщенной рыжей бородой. Этот парень не блистал умом, но обладал развитым самомнением; большую часть своей сознательной жизни он провел, шаркая из конца в конец по родной кафедре, а потому считал ее центром мира, а себя – центром этого центра. Докладчика он не любил за отсутствие должного уважения к своей системе ценностей. Осуждающе выставив вперед неопрятную бороду, ассистент громко произнес:

– У меня есть вопрос. Вы действительно верите в весь этот бред или подняли такую тему специально, чтобы подразнить коллег?

Докладчик широко улыбнулся.

– И то, и другое, – весело ответил он.

– Держитесь ко мне как можно ближе, – сказал Динон.

Они едут по дороге: впереди рейнджер, за ним бок о бок братья. Динон изо всех сил старается сосредоточиться. Давненько ему не приходилось протаскивать за собой кого-то, кроме коня. Он уверен, что все получится – ведь получалось же когда-то! – но что конкретно для этого нужно, признаться, позабыл. Братья молча следуют за ним, тишину нарушает только глухой топот копыт по дороге и дыхание лошадей.

Динон в очередной раз пытался нащупать нужный путь, когда Рийн вдруг громко произнес:

– Смотрите-ка, а тут осень!

Динон выпрямился в седле и огляделся. Да, местность изменилась: вместо темного елового леса они оказались в светлом березняке. Желтые листья шелестят на ветру и устилают землю под деревьями. Дорога тоже исчезла, но тут можно ехать и без дороги: подлеска почти нет, и кони легко и практически беззвучно ступают по прелой листве.

Братья удивленно озираются по сторонам. От сумрачного ельника, по которому они только что ехали, не осталось и следа. Сквозь золотистые кроны виднеется синее небо, по которому бегут быстрые легкие облака, то закрывая солнце, то вновь открывая его, и тогда солнечные лучи расцвечивают осенний лес еще более яркими красками. Местами светлый березняк перемежается дубами и буками, добавляющими некоторой торжественной серьезности этому легкомысленному лесу.

Динон вообще-то не слишком любит осень. Ее хрупкая, быстротечная красота, подгоняемая близким дыханием подступающей зимы, приводит его в состояние сентиментальной грусти. А грусть, в особенности сентиментальную, Динон не любит. Но эта осень совсем другая. Солнце припекает почти по-летнему, в кронах деревьев пересвистываются какие-то деловитые птахи, а в воздухе пахнет весной.

Некоторое время все едут молча, братья – видимо, переваривая новые впечатления, а Динон – прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, которые подают ему довольно-таки тревожные сигналы. Все идет не так, как задумано. Похоже, они попали сюда по ошибке, по его, Динона, ошибке, ведь направлялся он вовсе не сюда. Но проблема не только в этом. С этим миром что-то не так. Очень, очень сильно не так.

– Где это мы? – спрашивает наконец Рийн.

– Не знаю, – отрешенно отвечает рейнджер, погруженный в анализ собственных ощущений.

Меньше всего ему хочется сейчас пускаться в объяснения.

– Разве это не ты нас сюда затащил? – спрашивает Рийн тоном выше.

– Я.

– И не знаешь, где мы?

– Не знаю.

Рийн привстал в стременах, явно собираясь сказать какую-то гадость, но в этот момент светловолосый Эйн вскрикнул, глядя в небо:

– Смотрите, что это?

Динон и Рийн вскинули глаза. Прямо над ними, неподвижно раскинув широкие крылья, планировала какая-то огромная… птица? Ведь по небу – всем известно – летают птицы, так что это просто большая птица, а вовсе не…

– Дракон! – выдохнул Рийн.

– Да ладно, – отмахнулся Динон, – какой дракон, просто большая птица!

– Ага, просто большая птица размером с лошадь и с кожаными крыльями, – язвительно фыркнул Рийн.

– Рийн прав, это и впрямь дракон, – говорит Эйн, глядя на темный силуэт из-под приложенной ко лбу ладони. – Надо же, чудо какое. Я о них только в сказках слышал.

– Я тоже, – ответил Динон. – Интересно, драконы едят людей?

– В сказках едят, – мрачно констатировал Рийн. – Может, вернемся обратно, пока не поздно? Ты ведь можешь вернуть нас назад?

Динон не отвечает, пристально глядя на скрывающегося за верхушками деревьев дракона. Его терзают сомнения. С одной стороны, разумнее всего сейчас было бы, действительно, вернуться в Дир, пока их не сожрали, или что там еще драконы делают с людьми. Но, с другой стороны, он никогда еще не был в таком странном мире, никогда не видел живых драконов, и если сейчас вот просто так повернется и уйдет, то никогда себе этого не простит. Любопытство, постоянная потребность открывать что-то новое, зудящее стремление узнать, что там, за углом, были основной движущей силой, тянувшей его вперед, к новым путешествиям. Чем необычнее был мир, тем интереснее. А этот мир был необычнее всего, что ему доводилось видеть до сих пор.

– Вроде бы, в сказках они едят только девушек, а? – спрашивает он в надежде отвлечь внимание от обсуждения немедленного бегства.

– Не, девушки им для другого, – ухмыляется Рийн.

– Для чего это? Ума не приложу, что такого дракон может делать с девушкой, учитывая разницу в размерах, – говорит Эйн, тревожно осматривая небо. Больше драконов пока не наблюдалось.

– Техническая сторона вопроса для меня тоже всегда была загадкой, – признался Динон.

На некоторое время воцаряется молчание. Теперь они едут по широкой прогалине, вдоль которой идет заметно натоптанная тропа. Эйн, наклонившись к шее лошади, внимательно разглядывает следы.

– Олени и кабаны. Ни одного конского следа, ни одного человеческого. Это звериная тропа.

– Ну, вы же хотели лес с дичью.

– Да, только про драконов, вроде бы, речи не было?

– Ну вы же не предупреждали, что драконов быть не должно, верно? – Динон глянул на выражения их лиц и сбавил тон. – Шучу. Драконы получились случайно. И вообще, с чего вы решили, что они опасные? Давайте осмотримся тут, поглядим, что к чему. Если что, вернуться всегда успеем.

– Ты уверен? – напряженно спрашивает Эйн, снова глядя вверх. – Тогда самое время начинать. К нам спускается дракон.

Широкие крылья мелькнули над деревьями, засвистел рассекаемый воздух, и вот он уже стоит на прогалине. Огромный, страшный и невероятно красивый. Дракон. Золотой дракон.

Будь Динон не верхом, он наверняка застыл бы, зачарованный, разглядывая диковинного зверя. Но у Серого есть свои весьма практические соображения на этот счет. Он захрапел и затанцевал на месте, закружился, пытаясь подвигнуть седока на активные действия из серии «уносить побыстрее ноги». Лошади братьев, более пугливые и впечатлительные, подошли к вопросу еще радикальнее: проделав несколько панических кульбитов, они галопом припустили прочь вдоль по прогалине. Мельком глянув через плечо на дракона, который с интересом наблюдает за творящейся паникой, Динон пустил коня следом за братьями. Правда, у него были серьезные сомнения в целесообразности этого действия, которые немедленно подтвердились: снова мелькают над головой золотистые крылья, и вот дракон уже приземлился прямо перед носом обезумевших от ужаса коней.

– В лес! – кричит Эйн, с трудом сдерживая бесящуюся лошадь. – Он там не сможет летать!

Но кобыла Рийна, нервная и своенравная, как он сам, встала на дыбы так резко, что седок не удержался и через круп полетел на землю. Почуяв свободу, кобыла тут же выполнила рекомендацию Эйна, галопом умчавшись в густую рощицу молодых берез. Рийн по-кошачьи ловко вскочил на ноги и попытался схватить лошадь брата под уздцы, но испуганное животное шарахнулось в сторону, несмотря на все усилия седока удержать его на месте.

Динон тем временем кое-как усмиряет Серого и пытается сосредоточится на драконе. Убегать от него, пусть даже в густом лесу, – очевидная глупость, проносится у рейнджера в голове. Он так или иначе догонит нас, если захочет. Но пока он не нападает. Просто смотрит. Наблюдает. Оценивает. Главное – держаться уверенно. Не показывать, что боишься. Ну и пусть мы сперва драпанули от него, мало ли, может у нас были срочные дела. А сейчас мы ему покажем, кто тут круче. Динон заставил упирающегося коня сделать несколько шагов в сторону дракона, закрывая собой братьев, пытающихся совместными усилиями склонить эйнову лошадь к сотрудничеству, и громко крикнул:

– Чего тебе нужно? Уходи!

Крикнул просто так, как кричат животным, и меньше всего ожидал услышать ответ. Но дракон отвечает спокойным низким голосом, абсолютно нечеловеческим и тем не менее четко различимым:

– Мне нужно знать, как вы здесь оказались.

Рейнджер опешил. Говорящий дракон! Даже просто сам по себе дракон был исключительной редкостью – Динон лишь читал о них в книгах и никогда не слышал, чтобы кто-нибудь встречал их живьем. А уж говорящий дракон явно значительно превосходил запланированный на сегодня лимит невиданных чудес.

С другой стороны, если дракон с нами разговаривает, вряд ли он собирается нас сожрать. По крайней мере, вот прямо сейчас не собирается. Значит, с ним можно попробовать договориться. А уж это его, Динона, прямая специальность. Динон вообще считал, что с любым разумным существом можно договориться, и даже постоянно встречавшиеся на его жизненном пути доказательства обратного нисколько не поколебали его уверенности в справедливости этого утверждения.

Дракон все так же неподвижно стоит посреди прогалины. Он совсем не похож на тех крылатых ящериц, которых обычно изображают не сведущие ни в биологии, ни в аэродинамике иллюстраторы детских сказок. Телом он скорее напоминает длинноного гепарда с широкой грудью колесом – вероятно, там крепятся летательные мышцы. Крыльев, правда, что-то не видно – как же он их так ловко складывает? Длинная шея и крупная голова чуть больше похожи на фантазии художников, особенно складчатая морда с широкой, будто ухмыляющейся пастью, большие круглые ноздри и непонятные отростки возле ушей (в глаза дракону Динон посмотреть не решился). Ростом он раза в полтора выше Серого, но кажется еще крупнее из-за большой головы. И еще – он красив. Очень красив. Гармоничной, дикой звериной красотой, которая сквозит в каждом его движении, в каждом повороте ушей, в каждом трепетании ноздрей.

Все это Динон отметил мимоходом, лихорадочно пытаясь сообразить, что бы такого сказать, чтобы успокоить дракона. Подсознательно он все еще считает его, скорее, животным.

– Мы не хотим тебе зла! – выдал наконец Динон.

Складки на морде дракона слегка изменили расположение – видимо, это должно было выражать какую-то эмоцию, но рейнджер не мог похвастаться познаниями в драконьей физиогномике.

– Это хорошо, – отвечает дракон. Динон не понял, сарказм ли это или просто констатация факта. – Как вы сюда попали?

Динон терпеть не может такие вопросы. Честный ответ звучит слишком фантастично, а во вранье он не особенно искушен. Так что вместо ответа он сам спрашивает:

– А ты как сюда попал?

– Я здесь был. А вы появились посреди леса, который постоянно патрулируют с воздуха. Мне нужно знать, как вы это сделали и зачем.

Динон внезапно осознал, что возня у него за спиной затихла, и братья, совместными усилиями наконец усмирившие испуганную кобылу, тоже напряженно прислушиваются, ожидая ответа. Этого еще не хватало.

– Этот лес патрулируют с воздуха? Драконы? Но зачем? – снова попытался вывернутся Динон.

Дракон не отвечает. Он садится по-собачьи, подогнув задние лапы, и слегка наклоняет голову, отчего сходство с собакой еще больше усиливается.

– Ты будешь отвечать на мои вопросы? – спрашивает дракон. В голосе нет угрозы – с интонациями у него вообще бедновато. Однако у рейнджера сразу же пропадает всякое желание уходить от ответа.

– Да. Я попробую. Просто… это трудно объяснить. – Динон вздыхает, собираясь с мыслями. – Мы пришли из другого мира.

После этой фразы большинство собеседников обычно либо крутит пальцем у виска, либо недоумевающе хлопает глазами (либо приказывает подготовить дыбу и испанский сапог, чтобы выяснить поточнее, где этот несчастный еретик наслушался таких вредных сказок, но, к счастью, сейчас был явно не тот случай). Дракон, похоже, относится скорее ко второй категории. Складки на его морде сместились в новую позицию. При известной доле воображения ее можно было трактовать как вопросительную.

– Я не понимаю. Что это значит? – говорит дракон.

Динон почесал в затылке. У него никогда не получалось доходчиво объяснить в двух словах космологическую концепцию множественности миров, в особенности не имея ни малейшего представления об уровне знаний собеседника об устройстве вселенной и наличии базовых познаний в квантовой физике и теории фракталов.

– Ну, как тебе объяснить… Понимаешь, есть много разных миров. И можно попасть из одного в другой. – Динон огляделся по сторонам в поисках аналогий. – Вот представь себе, что рядом растут два дерева. Их ветви переплетаются, но не касаются друг друга. Если жук не отрываясь ползет по ветвям, он никогда не попадет с одного дерева на другое. Так живет большинство людей – каждый в своем мире. Но если жук умеет летать или хотя бы прыгать, он сможет переместиться на ветку второго дерева. Я так умею. Так я прохожу из одного мира в другой.

Дракон наклонил голову в другую сторону и передернул ушами.

– С одного дерева видно другое. Я не вижу тут никакого другого мира.

Динон вздохнул.

– Это была метафора. Ну, чтобы было понятнее. Ты знаешь, что такое метафора?

– Я знаю, что такое метафора, – и снова в словах дракона чудится сарказм, а может, просто так показалось. – Но мне не стало понятнее.

– Ну, я же говорил, что это трудно объяснить.

– Хорошо, – дракон встает. – Я заберу вас с собой в башню, к человеку, который лучше понимает в таких вещах.

Динона разобрало любопытство. Что от него хочет этот непонятный полузверь, и что это за человек, который на короткой ноге с драконами и что-то смыслит в путешествиях между мирами? Что же это за странное место, куда их случайно занесло?

Но братья явно не разделяют его энтузиазма.

– Я никуда не пойду, – громко заявил Рийн.

Дракон слегка наклонил голову и с шумом выпустил воздух из ноздрей, так что Серый вздрогнул, а кобыла Эйна снова тревожно заплясала на месте.

– А ты думаешь, у тебя есть выбор?

– Думаю, что есть, – звонкий голос Эйна звучит на удивление громко, достаточно громко, чтобы различить бьющееся в нем напряжение. – Мы свободные люди и сами выбираем свой путь. – Динон обернулся и увидел стрелу на натянутой тетиве, направленную прямо в глаз золотому дракону. Рийн крепко держит лошадь Эйна под уздцы, чтобы та не мешала седоку точнее прицелиться.

– Тогда я рекомендую вам сделать правильный выбор, – спокойно ответил дракон. – В данной ситуации он у вас только один.

На мгновение все застыло. Динон лихорадочно перебирает в голове варианты дальнейшего развития ситуации, пытаясь найти выход. Но Эйн успел раньше.

– Наш выбор – идти своей дорогой, – так же звонко говорит он. – Мы не пойдем с тобой.

Но еще до того, как он закончил фразу, дракон не прыгнул даже, а как бы перелился вбок с быстротой и ловкостью, невероятной для такого крупного животного. Стрела просвистела мимо и увязла в подлеске. Наложить вторую Эйн не успел – дракон резко нырнул вперед, оказавшись лицом к лицу с кобылой и повисшим на поводьях Рийном. Такого потрясения бедная лошадь вынести уже не могла – она резко рванула вбок, и Эйн, не успевший сгруппироваться после выстрела, ссыпался из седла на землю. Рийн выпустил поводья, и кобыла ускакала в лес следом за своей более шустрой подругой.

Дракон снова сел по-собачьи, обозревая (как показалось Динону – с удовольствием) наведенный им хаос. Эйн медленно, не делая резких движений поднялся с земли. Лук лежит в паре шагов от него, но он даже не пытается нагнуться.

– Ты прав. Похоже, у нас и впрямь нет выбора, – тихо говорит он.

Динон никогда раньше не летал на драконах. Если честно, он вообще ни на чем раньше не летал. Не то чтобы он сильно боится высоты, но перспектива вознестись над лесом на загривке у неведомого чудища, да к тому же без седла и стремян, не слишком его привлекает. Но дракона не впечатлили возражения рейнджера.

– Не упадешь, – говорит он. – Просто держись покрепче за гриву.

На шее дракона вдоль хребта и впрямь растет жесткая грива, похожая на лошадиную, но покороче. Все тело его, как выяснилось при ближайшем рассмотрении, покрыто вовсе не чешуей, как положено у приличных сказочных драконов, а коротким, мягким и очень густым золотистым мехом.

– Я смогу нести только одного, – говорит дракон. – Я позову сейчас еще двоих, чтобы забрать всех сразу. Не пугайтесь.

Дракон поднял морду вверх, раздул горло, открыл пасть – и Динон не услышал даже, а всем телом почувствовал Звук. Звук такой низкий, что человеческое ухо не в состоянии уловить его, но такой мощный, что все вокруг, казалось, завибрировало с ним в унисон. Длился он недолго, но ощущение было довольно неприятное, даже жутковатое, и Динону сразу же захотелось куда-нибудь убежать и спрятаться от этого всепроникающего инфразвука. У Серого случился очередной приступ паники, но на этот раз с ним удалось быстро справиться. Дракон замолчал и прислушался. Рейнджер ничего не услышал, но, очевидно, ответ пришел, потому что дракон спокойно улегся в траву. Динон решил воспользоваться паузой и на всякий случай расседлать Серого – мало ли, сколько они будут отсутствовать.

Вскоре к ним спикировали еще два дракона. Эти оказались поменьше и не золотые, а какого-то серовато-бурого окраса, более светлого книзу и почти серебряного на брюхе. Золотой обратился к вновьприбывшим с серией не поддающихся описанию звуков и мимических жестов. Тут-то Динон наконец понял, зачем ему все эти складки и отростки на морде. Похоже, с их помощью дракон разговаривает. Два бурых дракона отвечали ему в той же манере. Наконец, Золотой повернулся к людям.

– Ты полетишь на мне, – сказал он Динону. – Твои спутники полетят на них. Лошадей оставите здесь.

– Вот еще! – снова возмутился Рийн. – Я свою кобылу не брошу! Мало ли что с ней в лесу случится.

Дракон глянул в сторону перелеска, куда скрылась лошадь Рийна.

– Пока она себя тут неплохо чувствует. Не бойся, за ними присмотрят.

– Кто это за ними присмотрит? – упрямо возразил Рийн. – Твои драконы? Откуда мне знать, что они их не сожрут?

– Ты узнаешь об этом потом. По результату. – В голосе дракона по-прежнему нет никаких интонаций, но Динону почему-то снова почудилась насмешка. Либо у меня паранойя, либо эта крылатая скотина гораздо умнее, чем кажется, подумал он.

Похлопав Серого на прощанье, рейнджер осторожно вскарабкался дракону на спину.

– Ближе к шее, – говорит дракон. – Сядь так, чтобы держаться за гриву.

Широкая спина гораздо удобнее и кажется более надежной, но спорить Динон не решился. Кое-как переместившись на холку, он вцепился в гриву. Дракон аккуратно поднялся и легкой рысцой припустил вдоль прогалины. Бег все убыстрялся, тряска усиливалась, Динон уже жалел, что не предложил дракону надеть на шею седло, и вдруг со звуком вроде того, с которым раскрывается зонт, прямо под Диноном развернулись два широких золотистых крыла, а земля резко ушла вниз.

Стало ясно, куда дракон прячет крылья и почему настоял на том, чтобы рейнджер сидел на шее. Передние лапы дракона и есть крылья: от многократно удлиненных пальцев перепонка идет вдоль всего тела и крепится возле колен. В воздухе дракон превращается в этакий плоский ковер-самолет, и шея оказывается единственным местом, на котором хоть как-то можно удержаться.

Они стремительно набирают высоту. Динон изо всех сил цепляется за гриву, стараясь не смотреть вниз. Проще всего было бы закрыть глаза, но это почему-то не получается. Некоторое время Динон пребывает в состоянии чистой незамутненной паники, но постепенно он осознает, что ничего страшного, в общем-то, не происходит (не считая того, что он летит на сказочном звере на высоте нескольких сотен метров над землей). Ветер свистит в ушах, дракон, мягко взмахивая крыльями, скользит сквозь воздух, а внизу открывается все более захватывающая панорама. Прямо под ними раскинулся лес разных оттенков желтого и оранжевого. Справа и слева, не доходя до горизонта, желтый лес обрывается, и за его кромкой виднеется едва различимая зеленоватая дымка, будто там, далеко-далеко, не осень, а весна. А впереди… Динону сначала показалось, что это какой-то обман зрения. Потому что таких зданий не бывает, они просто не могут существовать в природе. Самые высокие башни Дира едва достали бы до середины этой гигантской иглы, торчащей из самого центра осеннего леса. Башня, казалось, насмехается над законами физики, и невозможно было даже вообразить, кто и как мог построить такое. И они летели прямо к ней.

Вблизи Башня оказалась еще больше, чем представлялась издалека. Правда, к этому времени Динон так замерз от хлещущего в лицо и за пазуху холодного ветра, что почти потерял способность удивляться и хотел только одного – приземлиться уже наконец хоть где-нибудь.

В верхней части Башни располагается обширная открытая терраса, словно специально созданная для драконов. Золотой, а следом за ним и два бурых дракона изящно спланировали на эту площадку. Закоченевшие пассажиры с облегчением сползли на гладко обтесанные каменные плиты. Бурые драконы, брезгливо отряхнувшись, немедленно развернулись и спрыгнули в пропасть, раскинув широкие перепончатые крылья. Золотой дракон медлит, глядя на гостей (или пленников?).

– Подождите здесь, – сказал наконец он. – За вами скоро придут.

И тоже прыгнул вниз.

Широкая терраса тянется в обе стороны – похоже, она опоясывает Башню кольцом по всему периметру. Динон и братья, еще не пришедшие в себя после полета, с опаской осматриваются по сторонам. Некоторое время ничего не происходит, и Динон начал уже подумывать отправиться на разведку, как вдруг Рийн – единственный, кто обращен лицом к внешнему краю террасы – издал невнятный сдавленный звук, вытаращив глаза на что-то за спинами своих спутников. Динон и Эйн резко обернулись. Зрелище действительно оказалось необычное – на краю, возле самой пропасти, стоит совершенно голый мужчина.

– Он только что превратился из птицы, – непонятно пробормотал Рийн.

Мужчина, меж тем, без доли сомнения подошел к ним, критически осмотрел с головы до ног, как будто это они, а не он, были голышом, и кивнул, приглашая их за собой. Судя по равномерно загорелой коже и непринужденной позе, отсутствие костюма для него – дело привычное. Динон и братья, несколько ошеломленные, молча следуют за провожатым. Он быстро ведет их вдоль стены террасы к неширокому коридору, за которым открылась лестница. И стены, и даже ступени сложены из одинакового светло-серого, местами желтоватого камня, обтесанного и подогнанного так искусно, что стыки между глыбами практически незаметны.

После долгого спуска по полутемной лестнице они выходят в еще один коридор, чуть пошире предыдущего. Голый человек уверенно ведет их за собой, сворачивая то вправо, то влево, так что Динон быстро потерял всякое представление о направлении, в котором они двигаются. В стенах то и дело встречаются разнообразные двери очень серьезного и не слишком гостеприимного облика. Наконец их провожатый остановился перед одной из дверей, внешне ничем не отличающейся от других, и громко постучал. Из-за двери послышалось приглушенное «Да-да, входите». Человек со скрипом отворил тяжелую дверь и вступил внутрь, кивком приглашая их за собой.

Они вошли следом и увидели обширный кабинет, заставленный старинной и явно очень дорогой мебелью. Все ментальное пространство кабинета занимает невысокий плотный человек в белой рубашке и ярко-желтом жилете, сидящий на краю заваленного бумагами и фолиантами широкого стола. Их провожатый, не здороваясь, прошел к открытому окну и с ногами забрался на подоконник. Единственного человека в кабинете, сидевшего на предназначавшемся для этого предмете, а именно стуле, Динон разглядеть не успел, поскольку его вниманием сразу завладел человек в жилете.

– Здравствуйте, здравствуйте, – человек спрыгнул со стола и шагнул им навстречу. – Проходите, садитесь. Берите стулья, да-да, вон там.

Когда все расселись, он обошел стол, аккуратно опустился в большое деревянное кресло и окинул их суровым, осуждающим взглядом.

– Так это вы возникли из ниоткуда посреди нашего леса и утверждаете, будто явились из какого-то другого мира? – грозно спросил он. Точнее, это ему казалось, что грозно, на самом деле это выглядело наигранно и довольно забавно, да и вопрос был, прямо скажем, дурацкий. Конечно, мы, кто же еще.

Усилием воли послав внутреннего комментатора куда подальше, Динон со всей серьезностью отвечает:

– Мы просим прощения за то, что без разрешения вторглись в ваш лес. Мы не знали, что лес этот кому-то принадлежит и находиться в нем запрещено. Мы действительно пришли из другого мира, и если наше присутствие тут нежелательно, мы готовы покинуть ваш мир по первому требованию.

«Во дает, как чешет», – тихонько шепнул брату Рийн. Эйн отмахнулся – молчи, не мешай.

Человек в жилете оперся локтями о стол, положил подбородок на скрещенные пальцы и все так же осуждающе поглядел на рейнджера.

– Ваша версия звучит довольно фантастично. Мы находимся на военном положении, поэтому я не слишком расположен верить в россказни о других мирах и прочие сказки. Однако других разумных объяснений вашему появлению я не вижу. Вы ведь проверяли этот сектор перед их появлением, не так ли, капитан? – обратился он к человеку, сидящему у стены.

– Да, мы смотрели там и дальше к границе сегодня утром. Дракон заметил их, возвращаясь с патрулирования, в уже обследованном районе. На земле их не было, по воздуху они прибыть не могли, подземных ходов там нет. Да и взобраться на тепуй с лошадьми, как вы знаете, невозможно.

– То есть, вы находите версию про путешествие между мирами достаточно вероятной, капитан?

– Я ничего не знаю про путешествия между мирами, Джед. Это ваша специальность. Я вообще впервые слышу, что есть какие-то «другие миры», так что разбирайтесь с этим сами.

– Но вы уверены, что обычными путями они там не могли оказаться?

– Уверен. – Спокойный, немного усталый голос того, кого называли «капитаном» удивительным образом контрастирует с напыщенно-командными нотками в интонациях Джеда. Динон подумал, что «капитану», пожалуй, тоже не слишком нравится весь этот напускной пафос.

– Что ж, хорошо. – Джед взял перо и написал что-то на листе бумаги перед собой. – Примем пока рабочую версию о путешествиях между мирами. И что это за мир, из которого вы прибыли?

Динон мысленно возводит глаза к потолку. Каждый раз, когда его спрашивают об этом, у него возникает желание написать на бумаге «список ответов на часто задаваемые вопросы» и предъявлять каждому любопытствующему. Но не будешь же в самом деле совать всем листок бумаги под нос. Рейнджер взял себя в руки и спокойно ответил:

– Это город. Он называется Дир.

– Что?! Так Дир не легенда? – скорость метаморфозы от скучающего должностного интереса к напряженному вниманию так внезапна, что Динон даже вздрогнул от неожиданности. Джед, впрочем, сразу опомнился и снова напустил на себя напыщенную серьезность. Задумчиво вертя в руках перо, он говорит, как бы слегка оправдываясь:

– Да, я читал об этом в старинных книгах. Безумный город Дир… Я всегда думал, что это сказки.

Для Динона все люди делятся на три большие категории: те, что знают о существовании Дира, те, что о нем никогда не слышали, и те, которые считают Дир сказкой или легендой. Вот эти последние ему наименее приятны.

– Нет, это не сказки. Я там родился и вырос. Если вы не верите мне, проводите нас до ближайшей точки перехода, и мы на ваших глазах уйдем туда, откуда пришли.

– Точки перехода? – заинтересовался Джед. – А где это? Там, где вы появились?

– И там тоже. Их много. Самая ближайшая, – Динон сосредоточился, – примерно в трех километрах отсюда вон в ту сторону.

– Ничего себе. То есть в любой момент в трех… как ты сказал? «Килонетрах»? В общем, рядом с Башней может из ниоткуда появиться вражеское войско? – Джед занервничал, двое на стуле и подоконнике тоже напряглись – Динон краем глаза уловил изменение их поз.

– Нет. Во-первых, целое войско просто так не протащишь, это нужно много проводников. Во-вторых, в ваш мир вообще невозможно попасть специально. Он… не такой как обычно. Он движется.

– Движется? Куда это он движется?

– Не «куда». Он не в пространстве движется, то есть не в вашем пространстве. Слушайте, я не знаю, как это объяснить, я не теоретик. Но я точно знаю, что если я уйду отсюда, то вернуться не смогу никогда, потому что его уже не будет в этом месте. В другие миры я могу просто запомнить дорогу и возвращаться снова и снова, а сюда можно попасть только случайно, по ошибке.

Джед откинулся на спинку и забарабанил пальцами по подлокотнику.

– Интересно, интересно…

Воцаряется задумчивое молчание. Внезапно человек на подоконнике резко выпрямился и спросил:

– Чого вы мовчити, Джеде? Шо думаэти? Вы верити в уси гэти небылицы?

Джед повернулся в кресле, посмотрел на спрашивающего так, будто только сейчас заметил его присутствие, и после некоторой паузы произнес:

– Да, ты знаешь, я верю. Это все, конечно, звучит очень фантастично, но практически то же самое я читал в одной древней книге… Весьма заслуживающей доверия.

– Може они тоже читаху гэту книгу?

– Очень в этом сомневаюсь, – на этот раз в голосе Джеда звучит такой едкий сарказм, что, казалось, он едва сдержался, чтобы не добавить «Не удивлюсь, если они вообще читать не умеют». – Кроме того, на этом побережье я побывал почти всюду, но такого акцента, как у него, я не слышал никогда и нигде. Поверь мне, я разбираюсь в таких вещах.

Человек на подоконнике пожал плечами.

– Ну, вам виднише. Тоды може я пыду? Справ повно, чого тут даремно языком молоти.

– Да, пожалуй, ты свободен.

Человек свешивает ноги наружу и прыгает вниз. За окном слышится хлопанье крыльев.

Это случилось так быстро, что Динон не успел ничего понять, так что ему оставалось только ошарашено таращиться на опустевший подоконник. «Я же вам говорил!» – шепчет Рийн, его заглушает «Тсс!» Эйна.

Джед же вообще не обратил никакого внимания на случившееся, как будто у него каждый день голые люди выходят из окна и превращаются в птиц (собственно, так оно и есть). Он вертит в руках перо и задумчиво поглядывает на Динона, будто бы в нерешительности, как же с ним быть дальше. Человек у стены сидит все так же молча и неподвижно.

– Ну хорошо, – сказал наконец Джед. – Допустим, мы принимаем вашу версию. И что же вы планируете делать дальше?

Динон несколько растерялся. Пока что его планы на будущее ограничивались кратким «выпутаться из этой ситуации, а там посмотрим», но это явно не то, что от него ожидают услышать.

– Ничего не планируем, – честно говорит Динон. – Мы попали сюда случайно, и я хотел просто посмотреть, что здесь. Если вы отвезете нас к точке перехода, мы можем уйти хоть сейчас.

– Только лошадей верните, – буркнул Рийн вроде бы себе под нос, но достаточно громко, чтобы быть услышанным. Джед не обратил на него никакого внимания.

– Ну тогда я предлагаю вам погостить еще немного у нас в Башне. Я бы хотел расспросить вас поподробнее, но позже, сейчас я занят. Давайте встретимся сегодня за ужином, хорошо? К нам нечасто забредают гости из других миров, и я с удовольствием послушаю ваши рассказы. А вы пока чувствуйте себя тут как дома, смотрите что хотите и спрашивайте о чем вздумается. Капитан, позаботьтесь, пожалуйста, чтобы им дали комнату и все необходимое.

Человек у стены поднялся со стула и шагнул к двери.

– Хорошо, Джед. Пойдемте, – он глянул в сторону Динона и братьев. Рейнджер встретился с ним взглядом, и его продрал озноб – где-то в глубинах дремучих инстинктов предков проснулась испуганная мартышка, глядящая в немигающие глаза приближающегося удава. Динон встряхнул головой и заставил себя снова взглянуть в лицо «капитану» – нет, ничего особенного, взгляд как взгляд.

– Пойдемте, – повторил «капитан» и вышел в коридор. Динон и братья потянулись за ним.

– Жду вас к ужину! – крикнул им вслед Джед.

Пока они шагают по коридору, Динон украдкой разглядывает их провожатого. «Капитан» среднего роста и возраста, в одежде темно-серого цвета и неопределенного покроя, как будто талантливый портной из хорошей ткани попытался воспроизвести старое поношенное одеяние нищего бродяги. Никаких знаков различия на одежде нет, да и на военную форму она, честно говоря, похожа в последнюю очередь. Длинные темные с проседью волосы «капитана» заплетены в косу, перевязанную на спине кожаным шнурком. Никаких других примечательных черт в нем не наблюдается; человек с такой внешностью может быть кем угодно – барменом, музыкантом, механиком или рыбаком, но только не военным. Впрочем, Динон в своих путешествиях давно привык, что люди часто оказываются теми, на кого совсем не похожи, и похожи на тех, кем вовсе не являются, так что это его как раз нисколько не удивляет. Есть в этом человеке что-то другое – какая-то мимолетная, неуловимая сознанием, но действующая на нервы неправильность то ли в походке, то ли в движениях рук, то ли в повороте головы, замеченная Диноном еще в кабинете и всю дорогу не дававшая ему покоя.

Через пару минут коридор наконец вывел их на просторную террасу из того же белого камня, отделенную от сотен метров уходящего вниз прозрачного осеннего воздуха невысоким парапетом. На парапете спиной к ним, свесив ноги в пропасть, сидит человек. Услышав шаги, он повернулся, спрыгнул на эту сторону (Динон облегченно выдохнул) и шагнул им навстречу, оказавшись белобрысым мальчишкой лет тринадцати.

– Тинк, это наши гости, Джед просил найти для них комнату. Справишься? – спрашивает «капитан».

– Канешно! – Тинк заулыбался и энергично кивнул. – Як вас звати?

– Я Динон, это вот Эйн, это Рийн, – представляет всех рейнджер.

– А меня звати Тинк, – радостно заявил мальчишка. – Пошли?

Они зашагали вслед за новым провожатым, который, несмотря на забавный говор, сразу понравился Динону дружелюбием и открытым характером. Когда они сворачивали с террасы в коридор, рейнджер обернулся и увидел, что «капитан» присел на парапет в том самом месте, с которого только что слез Тинк, и задумчиво смотрит им вслед. В позе его была какая-то мимолетная, неуловимая сознанием, но действующая на нервы неправильность. Динон кивнул ему, отвернулся и поспешил в коридор вслед за спутниками.

Тинк бодро ведет их по лестницам и коридорам вглубь Башни, сверкая широкой улыбкой и непрерывно тараторя на своем диалекте. Его интересует все – кто они такие, откуда взялись, почему у них такая странная одежда, что они собираются делать дальше; Динон старается отвечать уклончиво, общими фразами, но Тинка это нисколько не смущает. Братья все больше отмалчиваются – похоже, они мало что понимают из речи мальчика. К тому времени, как они добрались наконец до комнаты, Динон уже начал ощущать некоторую сенсорную перегрузку.

– Это самая лучшая, – объявил Тинк, толкая тяжелую дверь. – Тока водопровод завалкался, Кетачан придет сделает.

Комната оказалась не просто комнатой, а «en suite», то есть с санузлом в комплекте, открывающимся в небольшую темную прихожую. Вторая дверь ведет в длинную светлую спальню с высоким стрельчатым окном в торцевой стене. В спальне наличествуют четыре широких ложа и узкий столик под окном, искусно выточенные из того же светлого камня, из которого сложена сама Башня. Единственный предмет мебели в комнате, сделанный не из камня – это приземистая деревянная табуретка.

– Надо шкур принести, чтобы спать, – оценил обстановку Тинк и повернулся уже было к двери, но Динон остановил его:

– Погоди, я с тобой. Ты один не унесешь.

На сей раз рейнджер решил, что лучший способ защиты – это нападение, и принялся расспрашивать Тинка о жителях Башни. Это не так-то просто, потому что часть вопросов мальчик просто не понимает, а на другие дает ответы, которые не понимает Динон, но все-таки с грехом пополам удалось выяснить вот что. Аборигены, которых Тинк незамысловато называет «оборотни», и впрямь умеют превращаться в больших белых птиц, и способность эту полагают чем-то совершенно естественным. В остальном же они обычные дикари – живут первобытнообщинным строем в изоляции от внешнего мира и кормятся дарами леса.

Когда они вступили на этаж, заселенный оборотнями, Динон сразу понял это по запаху. Пахнет всем сразу – подгоревшей едой, подтухшим мясом, немытыми телами и испражнениями. Запах не то чтобы сильный, но всеобъемлющий, кажется, им пропитались насквозь даже каменные стены. Чувствуется, что так пахнет здесь уже по меньшей мере несколько сотен лет.

Из объяснений Тинка он понял, что большая часть аборигенов сейчас «на промысле» – очевидно, где-то в лесу в поисках дичи или съедобных растений. Мальчик ведет его по коридорам, непрерывно болтая о том, что за семья живет за каждой дверью.

– А тута общая кукина, – махнул он рукой в сторону широкого дверного проема, за котором виднеются столы со скамьями и разнообразная посуда, сложенная возле потухшего камина. Здесь особенно сильно пахнет последствиями многовековой готовки в антисанитарных условиях. – Утром пыдите сюды кушать.

Динон внутренне содрогнулся, но утешил себя тем, что на голодный желудок здешние запахи, может быть, будут не так отвратительны.

Завернув за угол, они нос к носу столкнулись с пожилой седоволосой дамой, одетой в лучших местных традициях: потрепанная кожаная жилетка, кое-где отороченная кудлатым мехом (больше всего он походил на шкуру недовыляневшего весеннего кота), и короткая кожаная же юбка с боковыми разрезами и следами безуспешных попыток вышить незамысловатый узор на подоле. Дама вскрикнула от неожиданности и отскочила назад, но потом узнала Тинка и затараторила с ним на их тарабарском диалекте, да так быстро, что Динон едва вылавливал в этом потоке отдельные знакомые слова.

Наговорившись, дама обворожительно улыбнулась Динону, тряхнула седыми косами и скрылась в боковом проходе, а Тинк потащил его дальше по основному коридору.

– Гэто нянька, – поясняет он, махнув рукой за спину. – Она за мелкими глядити, кады все на промысле.

Динон кивает. Интересно, подумал он, а дети у них превращаются в птенцов? А младенцы – в яйца разной степени насиженности?

На этом полет нездоровой фантазии оборвался, поскольку они пришли в хранилище шкур – низкое длинное помещение с окнами в потолке и каменными стеллажами вдоль стен. Пахнет там так же отвратительно, как на кухне, но оттенок у запаха другой. Тинк покопался в грудах шкур и выдал Динону связку одеял из рыжего оленьего меха. Вынесенные из хранилища, они воняют не так уж сильно, и рейнджер постепенно смирился с мыслью, что ему придется на этом спать.

На обратном пути он уже более осмысленно осматривается по сторонам. Есть нечто апокалиптическое в зрелище величественного и строгого здания, заселенного грязными дикарями. Гладкий, чуть шершавый белый камень коридоров, некогда обтесанный и вознесенный в облака давно забытыми мастерами, кажется, с немым упреком взирает на царящие здесь бардак и запустение. Динон попытался выяснить у Тинка, что за народ построил эту башню и какова была его судьба, но мальчик даже не понял толком, о чем речь – похоже, здание для него такой же объект неживой природы, как окружающий его лес. С этим придется повременить до вечера, решил Динон.

Ужин с Джедом оказался намного более приятным мероприятием, чем им представлялось вначале. Во-первых, было много вкусной еды, причем такой, какую никак не ожидаешь встретить в населенной дикарями и драконами башне посреди дикого леса. Во-вторых, Джед оказался на удивление хорошим собеседником – умным и внимательным, и хотя держался он несколько высокомерно, от утреннего пафоса не осталось и следа. Скорее всего, подумал Динон, пафос предназначался подчиненным, а не гостям.

Сначала Джед расспрашивал о Дире и путешествиях между мирами. Вообще-то Динон не любит рассказывать о Дире. Его связь с городом глубокая и личная, и говорить о нем – все равно что обсуждать с посторонними любимого человека. Так что поначалу рейнджер отвечает односложно и неохотно, но постепенно он разговорился, и вот уже с горящими глазами описывает шпили и башни, висячие мосты, сложные механизмы, скрывающиеся в глубине зданий, загадочных людей, присматривающих за этими механизмами, и простых горожан – выходцев из самых разных миров, торговцев, ремесленников, воинов, и тех, кому повезло родиться в Дире и кто потому обладает этим удивительным даром – умением странствовать между мирами. Многие из них, подобно Динону, становились рейнджерами – рыскали по неизведанным краям в поисках новых торговых связей, на которых держалось экономическое благосостояние этого странного города-перекрестка.

– Кто же его построил? – задумчиво спросил хозяин Башни.

– Построил? – Динону никогда не приходил в голову подобный вопрос. – Мне кажется, никто его не строил. Он просто всегда был.

– Так не бывает, – возразил Джед.– Все с чего-то начинается и чем-то кончается.

– Откуда вам это знать, – пожал плечами Динон. – Человек живет не так долго. Если что-то, что вы видите перед собой, имеет начало и конец, это не значит, что все во Вселенной тоже должно его иметь.

Джед бросил на Динона короткий взгляд, в котором появилось какое-то новое выражение – то ли удивление, то ли уважение.

– Верно, – ответил он. – Но наблюдение – не единственный способ постигать суть вещей.

Однако Динон сейчас не настроен на философские споры. Его интересуют более конкретные вещи.

– А эта башня? Она откуда взялась? – спрашивает он в ответ.

– Ее построил очень древний народ больше тысячи лет назад. – Джед задумчиво поболтал вино в бокале и глянул сквозь него на огонек свечи. – Построил для драконов.

– Специально для драконов? – удивился Динон. – Но зачем?

– Они приручали драконов. Использовали для разных целей – летали на них, перевозили почту, даже воевали… Это была великая империя. А Башня была центром дрессировки драконов.

– Дрессировки? Разве их можно дрессировать? Они же разумные!

– Отчасти, – кивает Джед. – Некоторые даже слишком. Но это взрослые. А молодежь вполне поддается влиянию, если забрать их в нужном возрасте из гнезда. Растут они медленно, и несколько десятков лет прирученный дракон может быть полезным членом общества.

– Ничего себе… А что потом с ними происходило? Когда они становились слишком взрослыми?

– Не знаю, – равнодушно ответил Джед. – Это же было давным-давно, я и сам узнал это все из книг. Если интересно, поищи в библиотеке, там хороший исторический раздел.

– Спасибо, обязательно посмотрю, – кивнул Динон. – А что стало с этой империей? Почему теперь кругом лес?

– Лес был и тогда, Башню специально построили в таком месте, где драконы могут найти достаточно корма. А империя… ну что всегда происходит с империями? Раздел власти, гражданская война, в итоге она распалась на десяток небольших государств, а Башню забросили. Теперь тут живут только драконы и оборотни. И не спрашивай меня об оборотнях, я и сам понятия не имею, откуда они взялись. Была теория, что это потомки драконьих тренеров, не захотевших расстаться со своими питомцами. Не знаю, правда, с чего они вдруг стали превращаться в птиц. Тогда бы уж в летучих мышей превращались, – ворчливо закончил Джед и сменил тему. – Ну а вы, юноши? – обратился он к братьям. – Откуда вы родом? Непохоже, чтобы вы были земляками вашему спутнику.

– Да, мы из другого… мира, – помедлив, словно бы нехотя отвечает Эйн. – Там нет говорящих драконов, высоких башен и больших городов. Но там есть горы, и лес, и люди, искусные в охоте и ремеслах…

– Я встретил их в Лесу, когда ехал в очередной рейд, – пояснил Динон. – Кстати, давно хотел спросить, как же вы там оказались?

Братья переглянулись. Отступать было некуда.

– Мы прошли через Драконью Пасть, – неохотно отвечает Эйн.

– Через драконью пасть? Ты же сказал, у вас там нет драконов? – удивился Динон.

– Нет. Это такое ущелье, – терпеливо объяснил Эйн. – Оно называется Драконья Пасть. Говорят, кто туда пойдет, никогда не вернется обратно. Похоже, так оно и есть.

– Зачем же вы туда полезли-то? – недоуменно спросил Динон.

Братья снова переглянулись. Им явно не хочется говорить об этом.

– Нам пришлось уйти, – сказал наконец Эйн.

– Да ну к черту, – вдруг взорвался Рийн. – Говори уж как есть! Наше драгоценное высокоморальное племя выгнало нас, точнее меня, за то, что я дал в морду одному своему драгоценному высокоморальному соплеменнику. О чем нисколько не жалею.

– О том, что дал в морду или что выгнали? – уточнил Динон.

– И о том, и о другом!

– Понятно. Ну, наверное, было за что.

– Было. Но это не твое дело, – хмуро ответил Рийн.

– Не груби, – одернул его Эйн и добавил, оправдываясь: – Это действительно довольно личное. Так или иначе, теперь мы изгнанники без дома и племени, и нам все равно, куда идти. Поэтому мы и пошли с тобой.

– Ну, я надеюсь, в Башне вам понравится, – благодушно говорит Джед. – Может, научите чему полезному моих обалдуев, а то они даже шкуры как следует выделывать не умеют. И не беспокойтесь о своих лошадях. Если капитан обещал позаботиться о них, значит, все будет в порядке.

– Капитан? – переспросил Динон. – Тот человек из вашего кабинета, который провожал нас на террасу?

– Человек? – удивился Джед. – Это дракон. Он что, при вас не превращался? Видно, пожалел ваши нервы. Странно, обычно такая тактичность ему не свойственна. Наверное, вы ему понравились. Он невысокого мнения о человечестве в целом, но бывает снисходителен к отдельным его представителям.

– Подождите, – говорит Динон. – Я вас правильно понял? Золотой дракон, встретивший нас в лесу, и человек под названием «капитан» из вашего кабинета – это одно и то же существо?

– Ну да, а что тут такого? В твоем волшебном городе не принято превращаться из драконов в людей?

– Дир не волшебный город, – сердито отвечает Динон. – И там никто ни в кого не превращается. А драконов я вообще никогда раньше не видел. Я думал, это просто сказки.

– А я думал, что Дир – это просто сказки. Как видишь, оба мы оказались неправы. Сила человека в умении признавать свои ошибки. Еще вина?

Они выпили еще вина, и Динон принялся расспрашивать хозяина о местных реалиях. Выяснилось вот что. Башня стоит в центре обширного плоскогорья, отвесные стены которого возносятся над равниной на головокружительную высоту (какую именно – Динон не понял, так как был незнаком с местной системой мер). Еще несколько таких плоскогорий тянутся к востоку и западу, но все они значительно меньшей площади. На местном диалекте плоскогорья эти называются странным словом «тепуй». Забраться на здешний тепуй можно только пешком, да и то лишь в нескольких местах, где склон чуть более пологий. Это непростое препятствие да еще постоянные драконьи патрули защищают жителей Башни от агрессии извне. Люди с равнины давно мечтают захватить Башню и даже наслали на тепуй колдовской морок, в результате которого листья деревьев, едва проклюнувшись весной, начинают желтеть, как будто уже наступила осень. Впрочем, атака эта была скорее психологической, потому что на продуктивность экосистемы, как ни странно, такое нововведение почти не влияло. Так или иначе, но дубы продолжали обильно плодоносить, трава на полянах оставалась зеленой и сочной, а потому кабаны и олени не переводились и пищи драконам и оборотням всегда хватало.

Динон постеснялся спросить Джеда, откуда тот сам взялся в Башне и не является ли он, случайно, драконом или оборотнем. Впрочем, последнее едва ли могло быть правдой – Джед выглядит и ведет себя как культурный цивилизованный человек, а оборотни одеваются как дикари и говорят на каком-то жутком наречии. За исключением, пожалуй, Тинка – тот носит штаны и рубаху, а говор у него хоть и забавный, но вполне доступный для понимания.

– Кстати, а кто такой Тинк? – воспользовавшись паузой, спросил Динон. – Что-то он не похож на прочих.

Джед вздохнул.

– Это грустная история. Его мать смолоду была довольно странной, любила летать в одиночестве. Сами знаете, такие вещи молодых девушек до добра не доводят. Когда она округлилась, никто из племени не признал ребенка. А сама она на все вопросы только рыдала в ответ, пока от нее не отстали. В итоге решили, что она спуталась с кем-то с равнины. Долго обсуждали, что же делать с младенцем. Я не вмешивался, это дело племени, а по их обычаям таких детей принято убивать. Но никому особенно не хотелось этим заниматься, каждый пытался переложить ответственность на другого. А потом пришел Золотой и запретил им это делать.

– Дракон? – переспросил Динон. – Но вы же сказали, что это дело племени?

– А плевать он хотел на дела племени. Он вообще не слишком-то уважает наши человеческие обычаи. А оборотни его слушаются, наверное, потому, что он летает быстрее их. В общем, Тинка оставили в покое, но не очень-то любили, а дракон продолжал ему покровительствовать. Когда стало ясно, что летать Тинк не сможет – а их дети начинают перекидываться лет в семь-девять – дракон приставил его ко мне, чтобы был при деле и поменьше общался с соплеменниками. Он шустрый и сообразительный парень, в цивилизованном обществе он многого мог бы добиться, но тут…– Джед беспомощно развел руками.

Ужин подходит к концу. Свечи догорают, вино на исходе (интересно, откуда в Башне вино, подумал Динон). За окном кинокомпания Природа демонстрирует великолепный закат на полнеба в розово-багровых тонах. Гости вежливо попрощались с хозяином, поблагодарили за угощение и отправились блуждать по полутемным коридорам в надежде отыскать обратную дорогу.

Возвращаются в молчании, каждый думает о своем. Динону не дает покоя мысль о драконе в человеческом обличье. Есть в этой идее что-то неуловимо отвратительное, что-то совершенно неправильное, чему изо всех сил сопротивляется все его существо.

Уже смеркалось, и на лестнице оказалось совсем темно. Фонарик Динон оставил в седельной сумке, но бензиновую зажигалку он всегда носит с собой. Нашарив ее в кармане, он откинул крышку, щелкнул колесиком, и лестницу озарил неверный свет маленького пламени. Братья в ужасе отшатнулись, и Рийн, оступившись, чуть не покатился вниз по ступеням.

– Как ты это сделал? – шепчет Эйн. – Ты умеешь вызывать огонь?

– Ага, умею, – усмехнулся Динон. – Это зажигалка. Каждый, у кого она есть, умеет вызывать огонь. Это такой специальный магический талисман.

Он погасил пламя и снова зажег его, демонстрируя братьям свое искусство.

– Здесь что-то не так, – задумчиво говорит Эйн, глядя на огонек. – Ты шутишь, это не талисман.

– Правильно, – засмеялся Динон. – Это всего лишь устройство для добывания огня. Очень простое. Пошли в комнату, там на свету покажу.

Но едва они вошли в свою комнату и Динон зажег свечи, как в дверь постучали. Стук отчетливый и размеренный, с большими паузами между ударами. Кажется, стучащий полон достоинства, никуда не торопится и в то же время готов дать собеседнику время на раздумья. Эйн шагнул было в сторону прихожей, но Динон вдруг нервно остановил его:

– Не открывай!

– Почему? – удивился Эйн.

Динон затравленно глянул в сторону двери.

– Это дракон.

– Ну и что? Я бы с удовольствием с ним пообщался.

Стук повторился снова. Динона вдруг охватило ощущение нездешней жути, обессиливающего страха, затапливающего душу и лишающего жертву воли к сопротивлению.

– Да что с тобой? – Эйн озабоченно заглянул ему в лицо. – Ты как призрака увидел.

Рейнджер отвел глаза и попытался взять себя в руки.

– Ладно, – говорит он, – если ты хочешь, иди и поговори с ним, только без меня. Уведи его куда-нибудь. – Динон умоляюще взглянул Эйну в глаза. – Пожалуйста!

– Хорошо, – Эйн пожал плечами и вышел в прихожую. Слышится скрип двери, затем невнятное бормотание. Слов не разобрать, но на голос дракона совсем не похоже.

– Динон! Это не дракон! – кричит Эйн. – Это какой-то человек, и я не понимаю, что он говорит. Может, ты разберешься?

Рейнджер облегченно вздохнул и вышел в прихожую. За дверью перед растерянным Эйном стоит пожилой мужчина весьма колоритного облика. Худой и жилистый, с обветренной коричневой кожей, он несколько напоминает мумию на ранней стадии высушивания. Длинные полуседые волосы и борода заплетены в многочисленные косицы. Одет он лишь в легкую меховую жилетку, служившую явно и исключительно для обогрева верхней половины тела. Прочие части тела, видимо, согревать не требовалось, а о других функциях одежды помимо сохранения тепла старик, похоже, даже не догадывался. Увидев Динона, он приободрился и с энтузиазмом принялся что-то объяснять, указывая на дверь в санузел. Говорит он на все том же диалекте, но очень быстро и эмоционально, поэтому даже Динон не сразу разобрался, о чем речь, и лишь уловив часто повторяющееся слово «вóда», понял, что старик хочет починить водопровод.

Оставив колоритного сантехника возиться с трубами и отдав ему большую часть свечей, спутники вернулись в комнату.

– А теперь объясни мне, – говорит Эйн. – Что с тобой случилось, когда он постучал? Почему ты так испугался? В лесу ты совсем не боялся дракона.

Динон сел на ложе, закрыл лицо руками и постарался собраться с мыслями. Первая из них была о том, что тактичность не относится к сильным сторонам диких лесных охотников, но рейнджер прогнал ее как неуместную.

– В лесу это существо было драконом, – глухо ответил он, не поднимая головы. – Просто драконом. Он, может быть, был опасен, но в нем не было ничего страшного. Но дракон в человеческом обличье… Это выше моих сил. Не знаю, почему.

– Ну и что, что в человеческом обличье? – настойчиво продолжает Эйн. – Что в этом такого? Между мирами путешествовать тебе нормально, огонь извлекать щелчком пальцев – в порядке вещей, а дракон в теле человека тебя почему-то не устраивает. Что в нем особенного?

– Не знаю, – повторил Динон. – Умом я понимаю, что это глупо. Но ничего не могу с собой поделать. Это как… ну, знаешь, бывает, люди боятся пауков или змей…

– А, это девчонки, – презрительно фыркает Рийн. – Они не взаправду боятся, просто так привлекают к себе внимание.

– Не всегда, – возразил Динон. – Я встречал людей, которые действительно панически боятся каких-то вещей, хотя понимают, что в них нет ничего опасного. Наверное, у меня с человекодраконами что-то в этом роде. – Он невесело усмехнулся. – И, кстати, – он посмотрел на Эйна, – я не извлекаю огонь щелчком пальцев. Это всего лишь зажигалка.

Дождь барабанил по крышам, стекая по черепице, катился тонкими струйками по карнизам, собирался в мощные потоки, льющиеся из водосточных труб, пузырился в щелях между камнями мостовой. В университетском квартале было пустынно, лишь изредка между зданиями мелькал какой-нибудь школяр в черной мантии, похожий на мокрого взъерошенного грача.

Впрочем, было одно исключение. Под карнизом факультета психологии одиноко притулился молоденький студент, шаря глазами по мощеным дорожкам будто в поисках подходящей жертвы. Карниз не слишком-то защищал от дождя – с каждым порывом ветра студента обдавало косыми струями, и мантия уже изрядно вымокла, но он упорно ждал, как паучок, уверенный в неотразимости собственной паутины.

Наконец его терпение было вознаграждено. Из-за угла широким решительным шагом вышел невысокий мужчина в мантии лектора, явно торопясь успеть куда-то прежде, чем дождь превратит его в очередного мокрого грача. Юноша вынырнул из-под козырька и преградил ему дорогу.

– Что вам угодно? – не слишком-то любезно осведомился прохожий.

– Простите пожалуйста, – заискивающе заговорил студент. – Вы не могли бы нам помочь? Мы проводим эксперимент, и нам очень нужны добровольцы. А в такую погоду очень сложно кого-то поймать. – Студент умоляюще заглянул в глаза собеседнику. – Вы ведь не очень торопитесь? Это не займет много времени.

– Эксперимент? – переспросил прохожий. – Это интересно. И в чем же он состоит?

– Очень простой, мы изучаем зрение, – затараторил студент, обрадованный, что его не послали сходу. – Давайте зайдем внутрь, зачем стоять под дождем. – Он увлек собеседника в просторный холл факультета психологии, отряхнул набухший от воды подол мантии и достал из-за пазухи лист плотной бумаги и карандаш. – Вы с какого факультета?

– С биологического, – ответил его собеседник, энергично стряхивая с мантии капли воды.

– Отлично, тогда вам будет еще проще! – обрадовался студент, записав что-то на листке. – Пойдемте, нам сюда.

Пока они шагали по переходам и галереям, юноша объяснил прохожему, что эксперимент состоит в изучении разрешающей способности зрения, и задача испытуемого – сравнивать длину предъявленных ему на рисунке линий.

– Звучит несложно, – пожал плечами биолог.

– О да, это совсем просто, – покивал юноша и свернул в неприметный отнорок. – Нам сюда.

За тяжелой дверью из темного дерева открылась небольшая комната, где за круглым столом сидели пять человек. Студент махнул им рукой и представил вновьприбывшего.

– Теперь мы можем начать. Я буду показывать вам две карточки с нарисованными линиями. На первой карточке одна линия, на второй три. Вам необходимо будет сказать мне, какая из линий на второй карточке равна по длине линии на первой карточке.

Он взял две картонки с небольшого столика, стоявшего в углу, и повернул к участникам эксперимента, чтобы они могли их как следует рассмотреть.

– Ну, давайте по очереди, в том порядке, как вы сюда пришли, – подбодрил их студент и повернулся к крайнему добровольцу. – Как вы думаете, какая из этих линий равна по длине первой?

Испытуемый замешкался, прищурясь, и стал внимательно разглядывать карточки. Наверное, у него близорукость, с сочувствием подумал биолог – самому-то ему было прекрасно видно, что нужная линия – крайняя слева.

– Я думаю, средняя, – наконец решился первый испытуемый.

Биолог удивленно поднял брови. Если бы тот выбрал правую, это можно было бы еще списать на близорукость, но средняя линия была очевидно длиннее.

– Мне тоже так кажется, – сказал второй испытуемый.

– Да-да, определенно средняя, – согласился третий.

Четвертый и пятый участники тоже выбрали среднюю линию. Когда очередь дошла до недоумевающего биолога, он на всякий случай переспросил:

– Я правильно понял задание? Нужно выбрать, какая линия равна по длине линии на первой карточке?

– Совершенно верно, – кивнул студент.

– Тогда левая.

На лице юноши изобразилось некоторое замешательство.

– Вы уверены?

– Конечно, уверен! Левая линия такая же по длине, а средняя длиннее.

– Хорошо, спасибо, – студент снова кивнул и достал следующую пару карточек. – Давайте попробуем еще раз.

– Правая! – на этот раз не особо всматриваясь решительно заявил первый участник. Биолог мысленно выдохнул – на это раз выбор был правильный. Все согласились с мнением первого добровольца, и эксперимент продолжился.

Когда студент достал третью пару карточек, биолог, едва взглянув, определил, что нужная линия – снова правая.

– Средняя! – без колебаний сказал первый испытуемый.

– Да, точно, средняя, – согласился второй.

– Однозначно, средняя той же длины, – кивнул третий. Биолог тряхнул головой, словно пытаясь развеять наваждение – коллеги-добровольцы снова делали явно неверный выбор. Когда очередь дошла до него, он с вызовом выдал свой ответ:

– Правая!

Студент посмотрел на него удивленно, но промолчал и достал новую пару карточек. Так повторилось еще семь раз, и в шести из них все участники, кроме биолога, давали неверный ответ. Под конец он расслабился, решив про себя, что, может быть, у них всех плохо со зрением, а его – здорового – взяли для контроля.

Когда карточки закончились, студент искренне поблагодарил участников и вежливо выпроводил их из комнаты.

– Вы найдете дорогу до выхода? – спросил он биолога.

– Конечно, – кивнул тот. – Я здесь не впервые. Но вообще-то я хотел бы пообщаться с вашим научным руководителем.

– О, – студент испуганно округлил глаза, но воздержался от комментариев. – Тогда вам туда и направо до конца, – он махнул рукой вдоль коридора.

– Спасибо, удачной работы! – кивнул биолог и зашагал в указанном направлении. Студент некоторое время смотрел ему вслед, потом вздохнул, пожал плечами и принялся раскладывать карточки по местам.

Дойдя до указанной ему двери, биолог прочитал табличку и усмехнулся каким-то своим мыслям. Оглядевшись по сторонам чтобы убедиться, что не ошибся, он вежливо постучал и, услышав "Войдите", толкнул дверь. При виде сидящего за столом профессора он расплылся в улыбке.

– Вот так встреча! Так это вы тут проводите эксперименты по проверке зрения? Я так и знал, что это какой-то подвох!

Профессор, всплеснув руками, поднялся навстречу гостю.

– Рад видеть, хорошо, что вы зашли! Так вы попались моему студенту? Бедолага, я ему сочувствую, вряд ли вы показали хорошие результаты, – с улыбкой сказал он.

– Я? Да я был лучше всех! Ваш студент где-то набрал инвалидов, которые не видят дальше своего носа, и они все время давали неправильные ответы!

Профессор лукаво прищурился.

– А вы?

– Что я?

– Какие ответы давали вы?

– Правильные, ясное дело! У меня-то со зрением все в порядке.

Профессор опустился на свое место и махнул гостю на кресло для посетителей. Тот уселся, вызывающе положив ногу на ногу. Профессор улыбнулся.

– Боюсь, мне придется посоветовать ему исключить из выборки сегодняшний эксперимент.

– Почему?

– Потому, что, когда мы придумывали схему эксперимента, то никак не рассчитывали, что испытуемым окажетесь вы, – усмехнулся профессор.

– Что вы имеете в виду?

– Знаете, как отвечает на вашем месте большинство людей? Попробуйте догадаться, вы же считаете себя знатоком поведения человека. Не знаете? Так вот, большинство людей выбирает неправильный ответ вслед за другими.

Биолог недоуменно почесал в затылке.

– То есть, плохо со зрением было только у первого, а остальные просто повторяли за ним?

– Да нет же. У них у всех все нормально со зрением. Просто они – все пятеро – подсадные утки. Они специально дают неправильный ответ, чтобы посмотреть на вашу реакцию.

– А, вот оно что! – хлопнул себя по лбу биолог. – Это многое объясняет. Но зачем?

– Именно затем, что на вашем месте большинство людей выбирает неправильный ответ вслед за ними.

– Что? Но там же очевидно, что линии разной длины!

– Тем не менее, – пожал плечами психолог. – Эффект конформности. Люди подчиняются мнению большинства, даже когда видят, что оно неправо.

– Не может быть, – биолог тряхнул головой. Второй раз за день у него появилось ощущение, что его разыгрывают.

– Да, это кажется абсурдным, но таковы предварительные результаты, – сказал профессор. – Нам еще нужно много работать, чтобы получить хорошую выборку, но в первых семнадцати экспериментах – ваш, восемнадцатый, не в счет – большинство людей выбирало как минимум один неправильный ответ вслед за подсадными. Это очень интересный результат с точки зрения социальной психологии.

Биолог откинулся в кресле и в замешательстве принялся грызть ноготь большого пальца – эта детская привычка возвращалась к нему только в моменты крайнего возбуждения, когда он полностью утрачивал самоконтроль.

– Но послушайте… – нерешительно сказал он. – Это же просто нонсенс! Не может быть, чтобы люди соглашались с явным абсурдом. Возможно, что-то не так с самим экспериментом?

– Все так, – вздохнул профессор. – Вы же сами в нем только что участвовали.

– Но я-то отвечал правильно!

– В этом я нисколько не сомневаюсь. Вам никто никогда не говорил, что вы несколько отличаетесь от большинства людей?

– Чем? – настороженно спросил биолог.

– Вот именно этим. Недостатком конформности. Стремлением все делать по-своему. Кстати, – профессор поднялся со своего места, подошел к двери, открыл ее, выглянул в коридор и аккуратно, без стука, прикрыл. – Раз уж вы ко мне зашли. Не знаю, стоит ли вам говорить об этом…

Он замолчал, колеблясь. Биолог сидел в прежней позе – нога на ногу – и терпеливо ждал продолжения.

– Наверное, все же стоит. Вы знаете, я вас уважаю и ценю ваши работы… И мне бы не хотелось, чтобы с вами случилось что-то плохое.

– О чем вы? – нахмурился биолог.

– На вас готовят ордер, – тихо, но твердо выговорил профессор.

– Какой ордер? – не понял биолог. – На арест?

– Именно.

– Но за что?

– А вы как думаете? Не всем нравятся ваши высказывания.

– Ну и что? Мне тоже много чьи высказывания не нравятся.

– Вы не понимаете, – с какой-то безнадежностью в голосе произнес профессор. – Большинству людей не нужна истина, которую вы так неосторожно дергаете за хвост. Мало кому приятно услышать, что он произошел от обезьяны.

– Да, обезьяны многим не нравятся, – ухмыльнулся биолог. – Как раз потому, что они похожи на нас, точнее, мы – на них.

– Дело даже не в несимпатичности обезьян. Людям важно сознавать свою исключительность, свое божественное происхождение, а вы пытаетесь отнять у них это право.

– Божественное происхождение? Неужели кто-то еще всерьез верит в эту ерунду? Ну ладно горожане, но здесь, в университете?

Психолог бросил на собеседника тяжелый взгляд, пожал плечами, обошел стол и сел на свое место.

– А вы наивнее, чем я думал, – произнес он, пристально глядя на собеседника. – Вы пытаетесь объяснять поведение человека, но сами при этом ни черта не разбираетесь в людях.

Биолог удивленно поднял брови. Такой откровенный выпад из уст всегда корректного профессора недвусмысленно намекал, что дело серьезное.

– Но послушайте, – примиряюще сказал он, – не может быть, чтобы университет был так разъеден этой религиозной заразой. У нас даже в церковь никто не ходит! Пастор все время жалуется в деканат, что мало прихожан.

– Ну и что? Совершенно не обязательно ходить в церковь, чтобы ощущать свою связь с Богом. Школяры не любят церковников, но это просто традиция. Это не значит, что они готовы так вот сходу признать свое родство с мартышками.

Психолог оперся локтями о стол, подался ближе к собеседнику и заговорил чуть тише:

– Кроме того, не знаю, известно вам это или нет, но ваша слава не ограничивается университетом. Даже на ярмарке жонглеры уже разыгрывают сценки с участием Спасителя и обезьяны. Вы не знали об этом?

– Нет, – биолог глупо ухмыльнулся, – но не могу сказать, что меня это расстраивает.

– И напрасно. Исследования одного моего коллеги показали, что наиболее сильные отрицательные эмоции человек испытывает именно при оскорблении его религиозных чувств.

При словах "религиозные чувства" биолог пренебрежительно фыркнул.

– Ну ладно, в этом вы может, и правы, но сейчас же не средние века! Что они могут мне сделать? В конце концов, религии в своих докладах я вовсе не касался. Я всего лишь рассказывал о своих исследованиях.

– Это вам так кажется, – профессор снова вздохнул. – Другие могут сделать совершенно противоположные выводы. Что ж, так или иначе, я вас предупредил. Остальное за вами.

Дождь по-прежнему барабанил по крышам и пузырился в лужах, когда биолог вышел из здания факультета психологии. В глубокой задумчивости он направился в свою лабораторию. Некоторое время ученый размышлял о возможной угрозе ареста, но она казалась ему чем-то несерьезным, даже забавным. Он представил себе заголовок на первой странице городской газеты: "Лектор биологического факультета арестован за доклад о поведении обезьян". Чушь какая-то. Надо будет поговорить об этом с деканом, решил он. Завтра же. Нет, завтра у меня лекция, так что лучше послезавтра.

Разрешив таким образом эту проблему, биолог переключился на обдумывание значительно более интересной темы, занимавшей его на протяжении последних недель. Он давно заметил, что обезьяны по-разному реагируют на зеркало. Мартышки бросались на свое отражение, как будто это был чужак, претендовавший на место в их родной клетке. Шимпанзе же вели себя перед зеркалом совершенно иначе – кривлялись, корчили рожи, заглядывали себе в рот – словом, повторяли все то же самое, что проделывают со своим отражением маленькие дети. Похоже, они действительно понимают, что видят в зеркале самих себя – в отличие от мартышек. Но как это доказать? Может быть, если незаметно нанести на лоб животного…

– Стойте, что вы делаете! – крикнул биолог, бросаясь навстречу вывернувшим из-за угла стражникам, тяжело нагруженным какими-то папками и блокнотами. – Это же журналы наблюдений! Необработанные! Немедленно верните их на место!

Две пары крепких рук схватили его сзади.

– Вы хозяин этой лаборатории?

– Да! – огрызнулся он, безуспешно пытаясь стряхнуть с себя мертвую хватку стражников и добраться до драгоценных журналов. – Отпустите меня немедленно и верните мое имущество! Какое вы имеете право…

– Отлично, вы-то нам и нужны. Вот ордер на ваш арест.

Биолог застыл. Затем, как в тумане, повернулся к стражнику, протягивающему бумагу. Прочитал свое имя, узнал гербовую печать на темно-красном сургуче. Вот оно, значит, что. Выходит, профессор был прав. Стоило отнестись к его предупреждению посерьезнее.

Он поднял глаза на стражника. Раскормленная припухшая морда без малейших признаков человеческих эмоций, покрытая мелкими бисеринами то ли пота, то ли дождя. Архетип. Биолог безнадежно кивнул.

– Хорошо, я понял. Что дальше?

– Извольте проследовать в карету.

– Куда вы меня повезете?

– Скоро вы обо всем узнаете.

Зарешеченная дверь тюремной кареты захлопнулась за арестованным со зловещим щелчком. На сиденье напротив были свалены бумаги из его лаборатории – вещественные доказательства, как он теперь понимал. Ну-ну, пусть попробуют разобраться в моих журналах, с некоторым злорадством подумал биолог. Он и сам-то не всегда мог в них разобраться…

Один из охранников взгромоздился на место кучера, крикнул на лошадей, и карета тронулась. Дождь барабанил по крыше, стекая тонкими струйками по забранным толстыми решетками стеклам, стучал по черепице университетских корпусов и умывал от голубиного помета горгулий на здании церкви, затекал за шиворот нигилистам-школярам и чопорным горожанам, напитывал влагой посевы на крестьянских и королевских полях. Дождю было все равно.

Наутро Динона ждало нелегкое испытание – завтрак на кухне оборотней.

Тинк зашел за ними ни свет ни заря – похоже, по части суточных ритмов оборотни ближе к своей птичьей половине, чем к человеческой. Пока они просыпались и умывались, а потом сонно брели по лестницам и коридорам, большая часть аборигенов уже позавтракала и разлетелась по своим делам, так что в кукине они застали лишь нескольких молодых девиц и давешнего мастера-сантехника Кетачана, радостно приветствовавшего их со свойственной ему эмоциональностью.

Завтрак вполне соответствует худшим ожиданиям Динона – сомнительного вида и запаха сушеное мясо, представляющее интерес в основном с точки зрения упражнения челюстных мышц, и пресные лепешки с незнакомым привкусом. Девицы сначала смотрят на гостей с опаской, но, глядя на попытки Динона справиться с предложенными яствами, начали потихоньку хихикать в кулачки и вскоре оживленно защебетали о чем-то своем.

Эйн, видимо, припомнив вчерашнюю просьбу Джеда, заводит с Кетачаном разговор о выделке кож. Они понимают друг друга с большим трудом, то и дело привлекая Динона для помощи в переводе. Впрочем, когда речь доходит до специфических терминов, даже он оказывается бессилен, поэтому решено было отправиться в мастерскую и посмотреть все на месте.

Мастерская располагается тремя этажами ниже, в нежилом секторе Башни. Она занимает просторный зал с колоннами и широкими окнами в потолке. В окнах нет стекол, но это не спасает: в мастерской все равно ужасно воняет. Тут и там стоят каменные и медные чаны с какими-то неаппетитными жидкостями, а между ними на рамах растянуты сохнущие шкуры. Эйн немедленно оживился и принялся что-то обсуждать с Кетачаном, тыкая то в один чан, то в другой. Помощь переводчика им явно больше не требуется, поэтому Динон, побродив немного между благоухающих сосудов, попросил Тинка проводить его в библиотеку. Тот радостно согласился – похоже, он тоже не в восторге от мастерской. Рийн с завистью посмотрел им вслед, но остался с братом.

Библиотека расположена на том же этаже, что их комната, совсем неподалеку. Не без труда отворив тяжелую дверь из потемневшего дерева, Тинк впустил рейнджера в обширное светлое помещение, заставленное высокими книжными шкафами. Здесь пахнет старой кожей и сухой бумагой; воздух затхлый, как в музее.

– Нельзя окна открывати, – поясняет мальчишка. – Дракон говорит, иначе книги портятся.

Динон подошел к ближайшему шкафу и провел пальцем по корешкам.

– Какие старые книги, – с восхищением говорит он. – Я таких никогда раньше не видел.

Тинк скорчил неопределенную мину. Похоже, его книги не слишком-то впечатляют.

– Ну я пыду. Ежели шо, я на террасе.

Оставшись один, рейнджер принялся изучать надписи на книжных полках. Они сделаны с помощью древней норгской азбуки, родственной руническим алфавитам. Динон знает ее, но никогда не пробовал на ней читать. Даже знакомые слова, записанные этими буквами, выглядят непривычно, и нужно как следует сосредоточиться, чтобы понять, что имелось в виду.

Похоже, книги рассортированы по тематике: на ближайшей полке Динон разобрал надпись, которую он перевел как «Искусство каменной кладки», на соседней располагается «Обработка дерева», а чуть выше – «Ветряные мельницы». Обойдя еще несколько шкафов, Динон обнаружил книги по горячей и холодной ковке, виноделию, дрессировке охотничьих собак и несколько полок рыцарских романов. Не теряя энтузиазма, он продолжал свои изыскания в надежде найти что-нибудь по истории или географии, что-нибудь, что пролило бы свет на загадки этого странного мира и на происхождение населявших его необычных существ.

Вдруг он застыл как вкопанный, впившись взглядом в полку напротив. На ней изысканными норгскими буквами выгравировано: «Dragoni». Кажется, это именно то, что он искал.

В первую очередь Динон взялся за самую толстую книгу. Он осторожно вытянул ее с полки и бережно открыл. На первой странице красуется очень качественный, практически с портретной точностью выполненный рисунок золотого дракона. Над ним полукругом идет фигурная надпись: «Historia natura dragonia».

С трудом удерживая в руках тяжеленный том, Динон прошел в читальную часть библиотеки, где под высокими стрельчатыми окнами расположились несколько обитых хорошо выделанной кожей кресел вокруг каменного столика. Усевшись в одно из кресел и положив ноги на столик (тот был как раз подходящей высоты), Динон углубился в чтение.

Рийну быстро надоело торчать в вонючей комнате, слушая, как Эйн с Кетачаном обсуждают особенности выделки шкур. В отличие от брата, Рийн никогда не испытывал тяги к ремеслам, поскольку был вспыльчив и нетерпелив, и любое монотонное занятие быстро выводило его из себя. Послонявшись бесцельно по мастерской, он тихонько выскользнул за дверь и прошел на террасу. На парапете в своей излюбленной позе, свесив ноги в бездну, сидел Тинк. Рийн тихо подошел к нему, поколебался немного, глядя вниз, но преодолел себя и залез на парапет рядом с мальчишкой, однако, на всякий случай, отодвинулся как можно дальше от пропасти.

– Привет, – сказал он. – Можно с тобой тут посидеть?

Тинк вскинул глаза и расцвел своей ослепительной улыбкой.

– Красный вид, – сказал он, кивая в сторону открывавшегося пейзажа. Рийн не понял, что он имеет в виду, но на всякий случай улыбнулся в ответ и посмотрел в указанную сторону.

– А де твой брат? – спросил Тинк.

– Объясняет вашему мастеру, что именно в выделке шкур он всю жизнь делал неправильно, – скорчив кислую мину, ответил Рийн.

– Скукота, – понимающе кивнул Тинк. Некоторое время он молча смотрит в пропасть, болтая ногами в воздухе. Внезапно какая-то мысль пришла ему в голову, и он резко повернулся к Рийну.

– Хотишь, я тебе кое-шо покажу?

С трудом продираясь сквозь мозаику непривычного шрифта, Динон успел разобрать пару первых страниц, когда услышал сухой скрип входной двери. Сначала он решил, что это Тинк, и хотел уже было окликнуть его, но по внезапной паузе и какой-то особенной тишине, затопившей библиотеку, вдруг понял: это он. Дракон.

Дверь снова скрипнула, закрываясь, и Динон услышал размеренные шаги, неотвратимо приближающиеся в заполненной сухой бумагой тишине. Его охватила паника; он вскочил, прижимая к себе увесистый фолиант, и попятился к дальней стене. Бежать некуда: если он попробует пробраться к выходу, дракон его обязательно заметит.

Шаги становятся все ближе, и вот наконец их источник появился из-за книжных полок. Увидев рейнджера, он остановился. «Капитан» выглядит точно так же, как вчера, но есть и существенная разница: Динон знает теперь, кто он такой, и от этого знания его пробирает нездешняя жуть. Он покрепче вцепился в книгу и, сделав над собой усилие, посмотрел дракону в лицо. Тот продолжает по-прежнему стоять возле полок, отделенный от Динона несколькими креслами и столом, и спокойно рассматривает его.

– Ты меня боишься? – спросил дракон. Обычный человеческий голос, но в тишине библиотеки он звучит гулко и зловеще. Динон не нашел, что ответить: отрицать очевидное глупо, признать – стыдно.

– В лесу ты был гораздо смелее, – отметил дракон. – Можно, я сяду? Я тебя не укушу.

Последняя фраза сказана без тени улыбки, и, как и тогда, в лесу, Динон не понял, шутка это или просто констатация факта. Сделав над собой усилие, он сдавленно кивнул.

Дракон сделал пару шагов и опустился в кресло. Положив ногу на ногу совсем человеческим жестом, он без тени смущения продолжает рассматривать рейнджера.

– Ты так и будешь там стоять?

Динон попытался взять себя в руки, и на этот раз ему это почти удалось. Он отклеился от стенки, решительно шагнул к креслу и сел, по-прежнему крепко прижимая к себе книгу. Дракон молча ждет.

Рейнджер слегка расслабился. В сидящем перед ним существе нет ничего угрожающего. Он сглотнул, пытаясь восстановить контроль над пересохшим горлом, и хрипло спросил:

– Чего тебе надо?

– Прежде всего я хочу узнать, почему ты меня боишься.

Динон попытался собраться с мыслями.

– Я не боюсь. То есть, да, боюсь, но я не боюсь того, что ты меня укусишь или что-то в этом роде. Просто мне от тебя жутко.

– Жутко? – дракон более-менее правдоподобно изобразил на лице мимический эквивалент человеческой эмоции удивления. – Не понимаю.

– Ты не знаешь, что такое «жутко»? – переспросил Динон.

– В том контексте, в котором мне его приходилось встречать, «жутко» являлось просторечным синонимом слова «очень».

– Да, это верно. Но это не главное его значение. На самом деле жутко – это когда боишься не чего-то конкретного, а чего-то неизвестного, чуждого… сложно объяснить.

– Но в лесу тебе не было жутко.

– Там ты был… собой. Драконом. Ты мне сразу понравился. Но при мысли о том, что под личиной человека скрывается какое-то другое, чуждое существо…– Динон запнулся и тряхнул головой. – Нет, не могу.

Дракон некоторое время молча изучает собеседника.

– А если я приму форму дракона, тебе будет легче со мной общаться?

– Да! – не раздумывая, ответил Динон.

– Хорошо. – Дракон встал. – Но здесь для этого маловато места. Я буду ждать тебя на террасе.

Тинк вел Рийна по сумрачным переходам в самое сердце Башни. Жилые комнаты находились снаружи, ближе к свету, а здесь располагаются какие-то технические помещения – склады, вертикальные шахты, мастерские и ангары, наполненные непонятными и таинственными предметами – огромными зубчатыми колесами, свисающими с потолка обрывками проржавевших цепей, извитыми трубами и множеством загадочных инструментов. Свет попадает сюда через небольшие окна в потолке – видимо, выше располагается целый этаж, предназначенный для освещения нижележащих помещений.

Из полутемного коридора они вышли в высокий ярко освещенный зал – верхний этаж открывается наверху изящной галереей, отгороженной резным парапетом. В центре зала стоит каменный цилиндр высотой больше человеческого роста на квадратном постаменте. У подножия цилиндра помещаются две искусно вырезанные из камня фигурки драконов. У одного дракона из пасти тонкой струйкой течет вода, исчезая в уходящей вглубь постамента трубе. Второй дракон головой повернут к цилиндру и носом почти касается спиральных насечек, которыми покрыта вся его поверхность.

Рийн остановился и задрал голову, разглядывая диковинное устройство. В зале тихо, только журчит вода, вытекающая из дракончика, да посвистывает ветер где-то в дальних коридорах.

– Что это? – спросил наконец Рийн.

– Клепсидра, – непонятно объяснил Тинк. – Водяные часы. Вода льется и медленно повертает цилиндр. Морда дракона кажет, сколько щас часов.

– Часы? Ничего себе, – Рийн обошел клепсидру кругом и пригляделся к значкам, которыми были покрыты спиральные насечки. – А это что за закорючки?

– Буквы и цифры. Ты не умеешь читать? – сочувственно спросил Тинк.

– Вообще-то умею, когда нормальными буквами написано, – немедленно огрызнулся Рийн. – А такие я вижу впервые в жизни.

– Тута везде такие, – пояснил Тинк. – Другие я только в книгах у Джеда видал.

Он ласково погладил цилиндр по ребристой поверхности.

– Красный, – с улыбкой сказал он. – Мне он шибко нравится. А тебе?

– Мне тоже, – заверил его Рийн. – Я никогда раньше не видел водяных часов. Даже не знал, что такие бывают. Мы определяем время по солнцу.

Дракон лежит, растянувшись по-собачьи во всю ширину террасы и положив тяжелую голову на парапет. Когда Динон подошел, тот лишь скосил на него золотистый глаз, но не пошевелился, словно опасаясь спугнуть чуткую добычу. Рейнджер постоял молча, пользуясь случаем рассмотреть диковинного зверя во всех подробностях. Наконец он смог разглядеть, как устроены крылья дракона. Лишь два пальца на передних лапах нормальной длины и смотрят вперед, а три оставшихся, многократно удлиненные, служат основой для перепонки, идущей вдоль тела до задних лап. На земле дракон складывает пальцы так, что перепонка становится практически незаметна и не мешает при ходьбе.

– О чем ты хотел поговорить? – спрашивает Динон.

Дракон поднял голову и посмотрел на него в упор.

– То, что ты говорил Джеду о себе – насколько это соответствует реальности?

– Это чистая правда, – раздраженно ответил Динон.

– Прости. Я спрашиваю не из досужего любопытства. У меня есть дело, но сначала мне нужно узнать о тебе побольше.

– Какое еще дело? – спросил Динон. Неужели драконы в этом мире настолько предприимчивы, что стремятся наладить торговые связи с Диром в обход людей, мелькает у него в голове. – Имей в виду, то, что я говорил о переходе в ваш мир – тоже чистая правда. Я не смогу вернуться сюда снова.

– Мне не нужен путь между мирами, – спокойно ответил дракон. Немного подумал и уточнил: – Пока не нужен. Мое дело совсем другого рода. Но сначала мне нужно узнать, что ты за человек. Я предлагаю следующее: я буду задавать тебе вопросы о том, что интересует меня, а ты будешь задавать мне вопросы о том, что интересует тебя. Тебе ведь интересны драконы.

– Почему ты так думаешь?

– Книга, которую ты читал в библиотеке. «Естественная история драконов». Неплохое издание, почти без ошибок. Но я могу рассказать тебе то, что ты не прочтешь ни в одной книге. И не только о драконах.

Золотой дракон угадал правильно. Динона не манят ни деньги, ни власть, ни сила, ни слава, но он никогда не мог отказаться от шанса узнать что-то новое. Если бы любопытство было смертным грехом, он давно сгорел бы в аду.

– Хорошо, – говорит рейнджер. – Я согласен. Но только я начинаю первым.

Насмотревшись на клепсидру, Тинк и Рийн вышли на террасу с другой стороны Башни. Отсюда пейзаж выглядит почти так же, только далеко на горизонте виднеется темно-голубая полоска.

– Море, – с тихим благоговением говорит Тинк.

Рийн никогда раньше не видел моря. Прищурившись, он изо всех сил пытается разглядеть хоть что-то в этом размытом голубом пятне, но даже для его охотничьего глаза расстояние слишком велико.

– Ты там был? – спросил он, как всегда, не подумав. Тут же осекся, но было уже поздно.

– Нет, – вздохнул Тинк. – Я не умею летать.

Первый вопрос, который задает Динон – о том, что больше всего занимает его сейчас.

– Почему ты превращаешься в человека?

– Мне интересны люди, – говорит дракон, не глядя на Динона.

– Почему?

Дракон не ответил. Рейнджер застыл в недоумении, не понимая, то ли собеседник не услышал его вопрос, то ли по какой-то причине счел его бестактным. Но дракон вдруг снова заговорил, будто и не было этой внезапной паузы.

– Нипочему. Знаешь, среди людей тоже бывают такие, кому интересны другие виды. Они изучают животных и, бывает, это увлекает их больше, чем общение с сородичами. Ты понимаешь, о чем я? – дракон снова внимательно посмотрел на человека.

– То есть, ты хочешь сказать, мы тебе интересны как объект для изучения? Как животные? – Динон почувствовал, что его трепет перед диковинным зверем уходит, уступая место законному возмущению.

– Да, в каком-то смысле.

– Но это неправильно! Люди ведь не животные!

– А кто же, по-твоему? Растения? Грибы?

– Ты что, издеваешься надо мной? – разозлился рейнджер.

– Вовсе нет, – спокойно сказал дракон. – Все живые существа делятся на несколько больших категорий. Это животные, растения, грибы, ну и всякая мелочь, к которой люди точно не относятся. Так кто же вы тогда, если не животные?

Динон припомнил, что вроде бы действительно в школе что-то такое проходили, и слегка остыл.

– Ну хорошо, в этом смысле, может быть, и животные. Но к нам нельзя относиться как к животным, нельзя изучать нас, ставя в один ряд с животными. Это аморально!

– Ваши медики ставят, и их за это не обвиняют в аморальности. То есть, как правило, не обвиняют. Кроме того, не кажется ли тебе странным требовать от дракона, чтобы он следовал вашей человеческой морали?

– Не кажется, – сердито ответил Динон. – Раз хочешь общаться с людьми, то и веди себя по-человечески.

На некоторое время на террасе повисла тишина, полная взаимного недовольства. Наконец дракон снова заговорил.

– А чем, по-твоему, человек отличается от животных? – спрашивает он.

– Например, наличием морали, – не задумываясь, ответил Динон, и мысленно добавил: «Особенно от некоторых животных, таких больших, желтых и с крыльями».

– Ничего подобного, – парирует дракон. – Подобие человеческой морали есть у многих социальных животных. То есть тех, которые живут группами, – добавил он, разглядев недоумение на лице собеседника.

– Например у кого?

– Например у волков. Они вообще многим похожи на людей. Детеныши у них пользуются неприкосновенностью. Ни один взрослый не обидит щенка, не достигшего подросткового возраста. И в драках, если побежденный принял позу подчинения, победитель больше не станет на него нападать. Все это, правда, относится только к членам собственной стаи. Как и у людей.

– Неправда! – возмутился Динон. – У людей мораль распространяется на всех!

– Не на всех. В большинстве культур убить человека – преступление, но убить врага на войне – подвиг.

– То на войне. На войне человек перестает быть человеком.

– Да? А мне кажется, наоборот, на войне человек в полной мере проявляет свои человеческие качества. Хотя тебе, конечно, виднее.

Динон покосился на дракона, пытаясь понять, была ли последняя фраза издевкой или искренним признанием его, Динона, компетентности в вопросах человековедения. Но золотистая звериная морда абсолютно непроницаема.

– Ну хорошо, – примирительно говорит Динон, – может быть, ты и прав. Бывает так, что люди ведут себя как звери, и я верю тебе, что звери могут порой вести себя, как люди. Но мораль – не единственное отличие. Звери не могут мечтать, размышлять, сожалеть…

– Откуда ты знаешь? Ты же не можешь читать их мысли.

– Но они все такие одинаковые! Ищут еду, убегают от хищников, кормят детенышей. А люди все разные, у каждого своя индивидуальность! Есть добрые и злые, веселые и грустные, умные и глупые.

– У животных тоже все это есть, просто ты никогда не обращал внимания. – Дракон выдержал паузу и добавил: – Люди часто разговаривают с животными, но редко их слушают.

Динон задумался. Единственное животное, с которым он близко знаком – это его мерин, и Серый действительно отличается от других лошадей. Не так сильно, как один человек от другого, но какая-то индивидуальность у него, определенно, есть.

– Все равно, люди более разные, – упрямо сказал Динон. – А культуры разных народов? Ритуалы, привычки и обычаи, песни и языки?

– Это выглядит так только с точки зрения человека. Для дракона все ритуалы, обычаи и стереотипы людей довольно однообразны. – Золотой зевает, по-собачьи выгнув язык. – Любые два молодых дракона в этой Башне сильнее отличаются друг от друга, чем ты от оборотней.

Вот теперь Динон по-настоящему разозлился. Стыдно проигрывать дракону в споре за честь человечества, и он прибег к решающим аргументам.

– Но ведь люди умеют изготавливать орудия, строить города, разговаривать, в конце концов. Разве животные на это способны?

– Конечно, – немедленно отозвался дракон. – Орудия? Множество животных умеет делать орудия. Во-первых, ваши ближайшие родственники, обезьяны. Они делают из палок заостренные копья, чтобы добывать из дупел беззащитных ночных галаго. Во-вторых, вороны из Лавруссии. Эти вообще настоящие мастера, они делают самые разные инструменты из веточек и колючек, чтобы доставать насекомых из щелей под корой. Относительно городов, не знаю, видел ли ты когда-нибудь термитов, но даже обычные лесные муравьи строят сооружения, по сложности превосходящие любые человеческие здания. Что же касается умения разговаривать… Вот я не человек, но я разговариваю, не так ли?

Динон, насупившись, замолчал. Он определенно чувствует, что в чем-то дракон ошибается, что люди коренным образом отличаются от животных, но у него не хватает аргументов, чтобы возразить. Пока он размышляет об этом, дракон снова заговорил.

– Не расстраивайся. На самом деле вы очень интересные и уникальные. Я просто хотел тебя немного разозлить, чтобы ты перестал бояться. Но ты все сказал правильно – речь действительно характерна только для людей, у других животных нет ничего подобного.

– Как же ты тогда разговариваешь? – язвительно спросил Динон, все еще пребывающий в раздраженном состоянии духа.

– Просто я очень умный, – ответил дракон, подобрался, перемахнул через парапет и огромной желтой бабочкой закружился над лесом.

Обратно на эту сторону Башни Рийн и Тинк возвращались кружным путем. Тинк тараторил без перерыва, то переходя на почти правильный койне, то снова сбиваясь на диалект оборотней. Мальчишка хотел показать Рийну как можно больше – они пробирались по таинственным галереям, заглядывали в глубокие колодцы, пару раз набредали на работающие механизмы, назначения которых не знал даже Тинк. Но большая часть встречавшихся им артефактов давно и безнадежно мертва. Рийн почувствовал облегчение, когда они наконец вышли на террасу. Подойдя к парапету, он с тоской посмотрел на желтый ковер у подножия Башни.

– А туда можно спуститься? Если идти по лестнице вниз и вниз, можно дойти до выхода из Башни?

Тинк помедлил с ответом.

– Не нужно туда идти.

– Почему? Ты там был?

Мальчишка отвернулся и принялся ожесточенно грызть ноготь большого пальца.

– Там, внизу, стены все толще, а коридоры все уже, – наконец глухо ответил он. – А в самом конце – запертая дверь. Не нужно туда идти. Если хочешь спуститься в лес, попроси Золотого, он тебя отнесет.

– А тебя он относил?

– Да, бывало. Но это не то же самое, что летать самому.

Не без труда разобрав первую главу "Натуральной истории драконов" и выяснив, что драконы бывают трех разновидностей – молодые бурые, взрослые белые и золотые – Динон почувствовал, что время к обеду. За завтраком он с трудом заставил себя прожевать пару волокон сушеного мяса и кусочек лепешки и теперь изрядно проголодался. Рейнджер закрыл книгу, аккуратно поставил ее на место и отправился на поиски пищи. Расположение лестницы он запомнил, а этаж оборотней вычислил по запаху, но по дороге к кухне ему пришлось поплутать. Навстречу не попалось ни души – похоже, все взрослые на промысле, а дети обитают где-то в другой части этажа. Наконец методом равномерного случайного блуждания он обнаружил кухню и отыскал в одном из горшков несколько черствых лепешек. Выбирать было не из чего, поэтому пришлось довольствоваться ими.

Подкрепившись, он направился обратно, мучительно напрягая все свои ориентировочные рефлексы в попытке сообразить, в какую сторону нужно идти к лестнице. Вероятно, поэтому дальнейшие события стали для него полной неожиданностью. Внезапно из-за угла вывернула летящая на полной скорости белая птица и устремилась прямо на рейнджера. Динон рефлекторно выставил вперед руки, закрывая лицо, и перенес центр тяжести, чтобы скомпенсировать удар легкой – килограммов в десять на вид – птицы. Он никак не ожидал, что оборотень в последний момент перекинется в человека. Атака оказалась крайне эффективной – от резкого толчка рейнджер не удержал равновесие, качнулся назад и во весь рост грохнулся на каменный пол.

Очнулся Динон от того, что кто-то лил воду ему на голову. С трудом сфокусировав взгляд, он обнаружил над собой озабоченное лицо Рийна.

– Очнулся, слава богам! – облегченно выдохнул тот.

– Что случилось? – с трудом проговорил рейнджер.

– Это тебя надо спросить, что случилось. Мы шли в кукину и обнаружили тебя валяющимся в обмороке на полу.

Динон поднял руку, смахнул с лица капли воды и ощупал голову. В памяти медленно проявились события последних секунд перед потерей сознания. Дикая боль в затылке подтвердила, что это ему не пригрезилось.

– На меня напал оборотень.

– Щито? – Тинк от удивления снова переключился на родной диалект. – Як тако?

– Может, и не напал, – поправился Динон. – Может, это просто недоразумение. Я шел по коридору, на меня вылетела птица и врезалась… А когда врезалась, перекинулась в человека. Больше я ничего не помню. Похоже, я здорово треснулся головой, – он снова пощупал затылок.

– Сесть можешь? – озабоченно спросил Рийн.

Динон медленно и осторожно приподнялся и принял сидячее положение.

– Голова кружится, – пожаловался он. – Но вроде не сильно. Думаю, сотрясения нет. Помогите мне добраться до комнаты, а? Я в здешних лабиринтах и со здоровой-то головой еле разобрался.

Проводив Динона, Рийн и Тинк сначала хотели остаться с ним для охраны, но быстро соскучились и рассудили, что если бы нападавший хотел его убить, то у него была масса возможностей, пока рейнджер валялся без сознания. Так что вскоре они снова отправились осматривать Башню, оставив Динона в одиночестве. Пару часов он провалялся на кровати, чувствуя, как постепенно рассеивается туман в голове. Затылок все еще болел, но тошнота и головокружение отступили, так что рейнджер решил, что можно двигаться на поиски новых приключений.

На террасе он снова нашел дракона – тот лежал на прежнем месте в той же позе, как будто никуда и не улетал. Динон немедленно пожаловался ему на агрессию аборигенов.

– Кто это мог быть? – спросил рейнджер. – У вас тут нет, например, каких-нибудь националистов? Которые ненавидят всех, обделенных крыльями?

– Нет, – ответил дракон. – То, что ты рассказал, очень странно. Оборотни и между собой-то нечасто дерутся, а уж нападать на чужих… На это должна быть какая-то серьезная причина.

– И в чем же может быть причина?

– Не знаю. Жаль, что ты не позвал меня сразу. Я мог бы узнать по запаху, кто именно на тебя напал.

– У тебя такой хороший нюх? – удивился Динон.

– Не такой уж хороший, но хватает, чтобы отличить одного оборотня от другого.

– Здорово, – с завистью вздохнул рейнджер. Дракон больше не казался ему угрожающим. По крайней мере, он не бросается ни на кого из-за угла. Внезапно Динон снова почувствовал тошноту, но на этот раз не из-за ушибленной головы, а от голода.

– Слушай, дракон, – решительно спросил он, – а у вас тут в Башне ничего не едят, кроме сушеного мяса и черствых лепешек?

– Сегодня оборотни как раз добыли оленя. Я бы на твоем месте поторопился – свежее мясо у них расходится быстро.

– Спасибо, – сказал Динон и нетвердым шагом побрел к лестнице.

– Подсудимый, признаете ли вы, что совершали оскорбление веры, публично провозглашая происхождение человека от обезьян?

Подсудимый, невысокий бледный взъерошенный человек, сидевший на жесткой скамье сгорбившись и скрестив руки, яростно сверкнул глазами на судью.

– Это же доказанный научный факт! – почти выкрикнул он. – Как научный факт может быть оскорблением веры?

– Это мы сейчас выясним, – кивнул судья. – Свидетель номер два, профессор Вентлоб, пожалуйста.

Из зала поднялся крупный пожилой мужчина в университетской мантии и торжественно прошествовал к подиуму. Объемистое пузо и лысину дополняла окладистая длинная борода, доходившая ему едва ли не до пупа и делавшая его похожим на священника. Священником он, однако, не являлся, а был, как ни странно, профессором той же самой кафедры, что и подсудимый.

– Доктор естественных наук, профессор кафедры зоологии Иммануил Венлтоб, – представил его судья. – Расскажите нам, пожалуйста, насколько идеи подсудимого соответствуют представлениям современной науки.

Профессор обвел взглядом зал, полный зрителей – процесс над лектором биологического факультета, обвиняемым в оскорблении веры, пользовался большой популярностью, временно затмив даже петушиные бои – любимое развлечение жителей городка. Профессор пригладил бороду и медленно, размеренно, с чувством собственного достоинства начал говорить.

– Боюсь, мой молодой коллега излишне увлекается заграничными теориями, подходя к ним без приличествующего настоящему исследователю критицизма. Ведь как мы можем отличить истинные факты, полученные учеными во время собственных исследований, от артефактов, которые могут быть следствием наложения ряда не учитываемых в исследовании факторов? Надеюсь, вы не будете отрицать, что результаты исследований вполне могут содержать и те, и другие. Для моего коллеги, видимо, публикация текста в зарубежном научном журнале является доказательством истинности фактов, свидетельствующих в пользу происхождения человека от мартышек. Для меня и многих моих коллег эти данные весьма сомнительны, поскольку они противоречат множеству общепризнанных научных принципов. Кроме того, сама методология этих исследований довольно слабо проработана и содержит массу грубых ошибок.

Профессор сделал небольшую паузу, чтобы снова обвести взглядом зал. На подсудимого он, впрочем, глядеть избегал, словно бы не замечая его.

– Проводя научную работу, – продолжил профессор, – следует помнить, что одной из важных характеристик метода исследований являются границы определённости результатов, которые нужно учитывать, чтобы не допустить ошибочных интерпретаций собственных результатов. Рассмотрим с этой точки зрения границы определённости различных методов исследований, использованных для доказательства теории о происхождении человека от обезьян. Во-первых, метод анатомического сходства, на котором во многом основаны выводы этой теории. Широко известно, что анатомическое сходство далеко не всегда является показателем родства. Например, и птицы, и летучие мыши имеют крылья, но это отнюдь не дает оснований считать их родственниками. Другой пример – рыбы и дельфины имеют сходную форму тела, но дельфины вовсе не родственны рыбам, а являются млекопитающими.

Подсудимый издал едва слышный стон и откинулся назад, подняв глаза на сводчатый потолок. Этого никто не заметил – все внимание было приковано к профессору.

– Во-вторых, метод сравнительных рядов, – продолжал тот. – Некоторые зарубежные ученые считают наличие ряда сходных форм доказательством их происхождения друг от друга. Но в действительности для подобных выводов нет никаких серьезных оснований. Более того, зачастую в этих так называемых рядах отсутствуют весьма существенные промежуточные звенья. Более вероятным и обоснованным представляется теория о раздельном творении нескольких похожих видов. В данном случае авторами получены результаты с высокой степенью неопределённости, использование методов сравнения результатов лишь затушевывает эту неопределённость и играет с исследователями злую шутку, создавая видимость репрезентативности выборки и достоверности результатов. Поэтому высока вероятность того, что выводы исследователей о происхождении человека от обезьян являются явным артефактом, связанным с не совсем корректной интерпретацией результатов исследований, может быть, под воздействием неосознанных желаний свести непостижимую для нас человеческую суть к сумме биологических составляющих. Тот факт, что не все зарубежные исследователи согласны с теорией происхождения человека от обезьян, делает это предположение достаточно веским.

На протяжении речи профессора выражение бессильной ярости на лице подсудимого постепенно сменялось выражением безысходной тоски. Он уже сотню раз слышал все эти доводы. Мало что бесило биолога в его в основном безоблачной научной работе так, как профессор Вентлоб. Пожалуй, профессор бесил его так же сильно, как сам он раздражал прочих своих старших коллег. А, может быть, даже сильнее. На семинарах, конференциях, да и просто на заседаниях кафедры – везде, где им доводилось встретиться и вступить в дискуссию, профессор изливал на лектора потоки своей демагогии. Против нее бессильны были любые аргументы – демагогия не останавливалась ни на миг, чтобы рассмотреть их и подумать над ними, она просто обтекала их со всех сторон, извращала и разбавляла ложью, доводя до абсурда, а потом сама же опровергала эту ложь на глазах восхищенных зрителей. Самым обидным было то, что неспециалисты – коллеги из других научных областей – и тем более простые горожане неспособны были распознать эту ложь, для них речь Вентлоба звучала как авторитетная сводка последних достижений науки (да и выглядел солидный профессор гораздо более серьезным ученым, чем невысокий щуплый лектор). На семинарах ему хотя бы давали ответное слово, но здесь… Подсудимый уже знал, что будет дальше.

– То есть, факт божественного происхождения человека никак не противоречит современным научным представлениям? – уточнил судья.

– Совершенно верно, ваша честь, – с достоинством ответил профессор.

– Благодарю вас, вы очень нам помогли. Можете садиться. Итак, из показаний профессора мы можем заключить, что подсудимый грешит не только против веры, но и против научной истины, – торжественно подвел итог судья и повернулся к секретарю. – Кто у нас там следующий?

Несколько последующих дней так оно все и идет – Эйн с утра до вечера пропадает с Кетачаном в мастерских, Рийн с Тинком исследуют внутренности Башни, а Динон изучает содержимое библиотеки или беседует с драконом. Тот больше не перекидывался в человеческий облик, и рейнджер постепенно проникся к нему доверием и уважением. Золотой дракон был интересным и часто парадоксальным собеседником, он нередко подвергал сомнению то, что Динон считал незыблемым, и порой одной фразой мог перевернуть его представления о мире. Это не всегда было приятно, зачастую даже бесило, но, несмотря ни на что, рейнджера тянет к дракону, чтобы снова и снова заводить с ним споры о сути вещей.

– А как тебя зовут на вашем, драконьем языке? – спросил однажды Динон. Почему-то раньше этот вопрос не приходил ему в голову.

– Никак. У нас нет имен в человеческом смысле. И язык у нас совсем другой. Человеческий язык предназначен в основном для обозначения предметов, действий и свойств. Для описания внутреннего мира, для передачи эмоций ваш язык приспособлен очень плохо. Даже для самого важного – человеческих отношений – существует совсем немного понятий. Дружба, любовь, ненависть – много ли можно выразить этими словами?

Динон кивнул. У него часто возникают проблемы, когда нужно объяснить другим свои чувства и ощущения. Сложнее всего было с выражением приязни и сочувствия. Даже если он вполне искренне их испытывает, попытки передать это словами почему-то всегда звучат фальшиво и неестественно.

– С языком драконов все ровно наоборот, – продолжает Золотой. – В нем нет субъектов, объектов и действий, весь он – поток эмоций. Дракон может выразить самые тонкие оттенки своих чувств, настроения, взаимоотношений. Именно так – через ощущения – мы обмениваемся друг с другом информацией о происходящем. Люди часто пытаются передать свои эмоции посредством описания ситуации, в которой они оказались. Драконы же, напротив, через эмоции говорящего могут восстановить, что с ним происходило, в результате чего он эти эмоции испытал.

Динон попытался себе это представить, но воображение отказывалось функционировать в столь экзотических областях. Золотой, между тем, продолжает.

– Есть и еще одно существенное отличие языка драконов от человеческого. Люди выучивают язык в детстве, он не врожденный, как, например, умение улыбаться или плакать. Из-за этого он постоянно меняется, порождая огромное разнообразие наречий и диалектов. Язык драконов врожденный и, в общих чертах, у всех одинаковый. Человеческие языки не могут быть врожденными, поскольку они «открытые» – в них возможно образование новых слов для новых предметов и действий. Драконам это не нужно – ведь независимо от того, что они делают и видят, диапазон эмоций у них остается одним и тем же, как и способ их выражения.

– Как же ты научился нашему языку?

– Научился… – неопределенно ответил дракон. – От одного человека. Сложнее всего было воспринять концепцию знака, понять, что все эти сочетания звуков обозначают предметы, действия и качества. Остальное уже дело техники – выучить слова и запомнить грамматические правила. Для дракона это не так уж сложно.

– Значит, даже драконы отличаются от людей отсутствием речи. То есть это правда наша уникальная особенность, так?

– В каком-то смысле да. Но это не повод себя выделять. Очень многие животные обладают уникальными особенностями. Например, у слона есть хобот. Ты же не будешь его из-за этого противопоставлять всему остальному животному миру.

– Но речь – это не просто хобот! Это способ описания и восприятия реальности. Она отличается от криков животных.

– Чем же?

– Ну… – Динон задумался. – Крики животных служат для простых, сиюминутных целей – предупреждать об опасности, устрашать соперников, привлекать партнеров.

– В действительности, человеческая речь тоже служит этим целям. Вы привыкли считать, что речь предназначена для обмена информацией. Это распространенное заблуждение. Большая часть ежедневного общения вообще не содержит никакого обмена информацией – это просто болтовня для поддержания контакта. Люди разговаривают для того, чтобы пообщаться, получить социальную стимуляцию, поддержать свою роль в социуме, а вовсе не для того, чтобы сообщить сородичам что-то новое. В этом смысле речь ничем не отличается от щебета птиц или лая собак.

– Да ты что, смеешься? Мы только и делаем, что обмениваемся информацией, с утра до вечера сообщаем друг другу что-то новое!

– Это тебе так кажется. На самом деле, действительно важная, новая информация в вашей болтовне встречается нечасто. Для тебя это, может быть, не так очевидно, потому что ты много путешествуешь и действительно часто узнаешь от других что-то ранее неизвестное, но обычные люди, которые живут в стабильном, небогатом событиями социуме, – они каждый день говорят о всякой ерунде просто ради общения, так как им нечего сообщить друг другу.

Пока Динон собирается с мыслями, подыскивая достойный ответ на это оскорбительное для человечества заявление, дракон продолжил:

– Знаешь, в чем твоя главная ошибка? Ты полагаешь, что суть человека, его основополагающее свойство – это разумность.

– Ну а в чем по-твоему суть человека?

– На этот вопрос можно ответить, исходя из качеств. Что такое хороший человек?

– Такой, который помогает другим, добрый, отзывчивый…

– Вот ты и ответил на свой вопрос. Человек ничто сам по себе. Вы сами определяете себя через свои отношения с другими.

– Как это? – не понял Динон.

– Это же элементарно. Чтобы узнать суть предмета или понятия, попробуй представить себе хороший объект такого рода. Например, что такое охотник? Хороший охотник – это тот, кто хорошо умеет добывать дичь. Значит, суть охотника – добыча дичи. Или, например, хороший повар – тот, кто вкусно готовит. Значит, суть повара – вкусно готовить, верно? А когда вы говорите «хорошая собака», вы подразумеваете, что собака послушная, либо, если это рабочая собака, то она хорошо выполняет свои функции – стережет дом или пасет овец. Значит, по-вашему, суть собаки – быть послушной хозяину и работать ему на благо. Ну а суть человека – постоянно общаться с другими людьми, быть вовлеченным в непрерывный круговорот взаимопомощи. Человек – ничто без общества, и главное для него – положение в этом обществе. У каждого из вас есть подсознательная программа, которая непрерывно проверяет свой социальный статус, и от этого статуса прежде всего зависит самооценка. Даже ваша речь, которую ты полагаешь признаком разумности, в значительной степени лишь следствие этой иерархической гонки.

– Почему это?

– Потому что весь богатый набор грамматических и семантических конструкций, позволяющий передавать тончайшие оттенки смысла, создавать метафоры и аллюзии, поднимать боевой дух или навевать печаль – все это совершенно избыточно для обмена фактической информацией, которую ты считаешь основной функцией речи. Феноменальная, абсурдная избыточность – одно из главных свойств человеческого языка. В койне, на котором мы сейчас разговариваем, это еще не так заметно. Он используется множеством разных народов, а такие языки обычно упрощаются. Самая сложная грамматика – в речи небольших изолированных племен. У них может быть множество родов существительных или несколько десятков падежей. В некоторых языках обязательны частицы, указывающие на то, был ли ты очевидцем события или только слышал о нем, а глагол меняется в зависимости от положения в пространстве или в человеческой иерархии. В других языках ничего из этого нет, и тем не менее их носители прекрасно понимают друг друга. Замысловатая грамматика вовсе не обязательна для выживания. Все это появилось у вас потому, что позволяло повысить свой статус, манипулируя вниманием окружающих.

Динон открыл было рот, чтобы что-нибудь возразить, но дракон продолжает говорить:

– Что же касается разума, его роль вы тоже привыкли преувеличивать. Ваши действия в значительной степени – не плод сознательных рациональных размышлений, а порождение сиюминутных аффектов, непрерывно возникающих в вашем мозгу. Люди часто действуют бессознательно и постоянно придумывают специальные объяснения для всех тех поступков, которые они только что совершили в силу бессознательных причин.

– Ну, ты нас совсем смешал с грязью, – возмутился рейнджер. – Что же, по-твоему, у человека нет свободы воли?

– У человека нет свободы воли. Это у свободы воли есть человек.

– Как это? – опешил Динон, приготовившийся было с пеной у рта отстаивать права человека, но не ожидавший от дракона подобных парадоксов.

– Ответ на вопрос о свободе воли зависит от того, что ты считаешь собой. Если ты – это лишь сознательная, рациональная часть твоей личности, состоящая из внушенных тебе установок, моральных запретов, привычек и обычаев, то свободы воли у тебя не больше, чем у магнитной стрелки. Но если твое я – это все вместе, и сознательное, и бессознательное, тогда, в конечном итоге, ты все решаешь сам.

В то время, как Динон дискутировал с драконом и изучал содержимое библиотеки, а Эйн обсуждал с местными мастерами тонкости технологии выделки кож, Рийн с Тинком облазили все уголки верхней части Башни. Эти двое быстро сошлись друг с другом. И хотя Рийн, формально, был уже взрослым парнем, а Тинк – всего лишь подростком, на самом деле разница в возрасте у них всего около пяти лет.

Тинк от природы был жизнерадостным и общительным мальчишкой, но житейские неурядицы наложили на него свой отпечаток. С сородичами отношения не вязались – они не гнали и не избегали его, но с самого детства он всегда чувствовал непреодолимую стену, отделявшую его от прочих оборотней. Дракон заменил Тинку отца и мать, но, при всех его многочисленных достоинствах, человеческого тепла от него было как с козла молока, поскольку концепцию социальных связей Золотой воспринял лишь в теории. Поэтому, почуяв в Рийне родственную душу, Тинк привязался к нему сразу и накрепко, ходил за ним по пятам и восторженно ловил каждое слово. Рийну льстило такое внимание, ведь он всю жизнь был младшим братом, и никогда еще никто не смотрел на него вот так – снизу вверх, с восторгом и обожанием. Но он чувствовал, в то же время, и ответственность, которая свалилась на него вместе с восторженным обожателем. Он знал, что не сможет теперь бросить его тут просто так, не попытавшись помочь. И у него созрела идея.

На следующее утро после очередного сомнительного завтрака в обществе оборотней Динон вышел на террасу проветриться от впитанных ароматов, заодно надеясь снова встретить интеллигентного собеседника. Он не прогадал – не прошло и пары минут, как Золотой изящно спланировал на площадку, словно только этого и ждал.

Приблизившись, Динон заметил темно-красные пятна на носу дракона.

– Что с тобой? У тебя кровь на морде, – обеспокоенно сказал рейнджер.

Дракон отвернулся и облизал нос, смахнув багровые капли.

– Это не моя.

Динон понял – Золотой только что прилетел с удачной охоты.

– А тебе не жалко оленей, которых ты убиваешь? – спросил он.

Динон вырос в городе, никогда не убивал никого крупнее щуки, а мясо видел только в виде бифштексов, но его всегда интересовало, что же испытывает охотник, обрывая нить жизни маленькой симпатичной зверушки (или огромной безобразной твари – жизнь есть жизнь, так что суть от этого, в общем-то, не менялась). Приставать с подобными расспросами к людям он как-то не решался, но с драконом было проще – тот не знал смущения, и потому с ним можно было быть откровенным.

Дракон молчал несколько минут. Динон терпеливо ждал. Он уже привык к этой манере Золотого: если тому надо было подумать над вопросом, он думал. Но рано или поздно обязательно отвечал – если у собеседника хватало терпения дождаться ответа.

– Когда ты говоришь «жалко», ты как бы переносишь ощущения животного на себя, представляешь себя на его месте, – говорит наконец дракон. – Эта способность типична для людей, она называется эмпатия. Когда люди жили племенами, им необходимо было чувствовать настроение друг друга и уметь разделять эмоции, чтобы предугадывать поступки соплеменников и успешно действовать сообща. На членов других племен эмпатия не распространялась: человек мог сочувствать ушибленной коленке своего родича, но хладнокровно и без колебаний убивать чужаков. С тех пор, как люди перестали жить родовыми племенами, эта врожденная склонность делить мир на своих и чужих постоянно дает сбой. У некоторых круг «своих» сужается до размеров семьи, такой человек готов на любые жертвы ради родственников, но враждебен по отношению ко всем остальным. У других, наоборот, круг «своих» расширяется до размеров народа, расы, вида и еще дальше, так что они начинают испытывать эмпатию даже по отношению к животным. Для драконов это совершенно не характерно. Нам не нужно действовать сообща, поэтому нет необходимости переносить на себя настроение и эмоции сородичей. А если нам зачем-то нужно сообщить другим о своих ощущениях, наш язык позволяет передать их во всех тонкостях. Поэтому у нас нет эмпатии. Поэтому мне не жалко убивать оленей. Я ответил на твой вопрос?

Динон некоторое время молчит, обдумывая услышанное. Его обуревает богатая гамма эмоций, постоянно сопутствующая подобным высказываниям дракона о человеческой природе. Первой приходит волна возмущения – да что это он такое говорит, это все неправда, мы не такие! Следом, чуть погодя, догоняет осмысление – ну, может быть, в этом есть доля истины? А затем осознание – черт возьми, и правда, ведь так оно и есть. Дойдя до последней стадии, рейнджер ответил:

– Да. Спасибо.

В этот день они забрались на самый верх Башни. Тинк сначала не соглашался туда идти, заявив, что там нет ничего интересного. Но Рийну страшно хотелось узнать, чем же заканчивается эта грандиозная конструкция, и он уломал своего нового друга устроить ему очередную экскурсию.

Теперь они сидят на верней площадке и закусывают заботливо прихваченным с собой сушеным мясом (с тухловатым привкусом, но Рийна такие мелочи не смущали). Собственно, верхушку Башни сложно даже назвать площадкой: поверхность ее не плоская, а в форме пологого конуса, по краю которого тянется желоб для сбора дождевой воды. Из центра конуса торчит здоровенный металлический шпиль, сердито уставившийся в пухлые облака, с самого утра грозившие разразиться дождем.

– Эта штобы ловить небесный огонь, – пояснил Тинк.

– Небесный огонь? – не понял Рийн.

– Ага, када сильный дожжь, бывает с неба огонь и гром. Гэтот шпиль притягивает огонь и хранит его в сердце Башни.

– А, ты про молнию, – догадался Рийн. – Но как ее можно хранить?

– Не знаю. Кетачан так кажет, но он и сам не шибко ведает, просто вторит словы стариков.

С точки зрения Рийна Кетачан и сам уже старик, но он решил воздержаться от комментариев. Небесный огонь его тоже не занимает; на уме у него совсем другое. В самый разгар трапезы Рийн спрашивает как бы невзначай:

– А почему ты не можешь летать, как другие оборотни?

Тинк замер с недожеванной полоской мяса в зубах. Помедлив немного, он ответил. Лицо мальчика остается почти спокойным, но голос выдает его с головой.

– Я выродок. Мая мати – оборотень, а отець – человек с равнины.

Рийн старательно изобразил на своем лице удивление. В детстве он часто и с удовольствием врал (всем, кроме брата), и теперь актерские способности пришлись очень кстати.

– Кто тебе это сказал?

Тинк замешкался. Действительно, нелегко сообразить, кто же первый сообщил тебе прописную истину, знакомую с детства.

– Усе так кажут.

– Глупости. Я не знаю, кто был твой отец, но он точно был оборотнем. Нам это рассказал Джед.

Глаза Тинка удивленно округлились.

– Джед вам так казах? Шо же он мне гэто никада не казах?

– Не знаю. Может, ты не спрашивал? А он не знал, что тебе наврали?

Тинк задумался. Ему очень хотелось поверить Рийну, но ведь дело было не только в словах.

– Тады почему я не магу летати? Все маи аднагодки давно летают.

– Может, ты недостаточно пытался? Решил сразу, что тебе это не дано, и не прилагал особых усилий. Давай попробуем еще?

С драконом нелегко общаться. Труднее всего дается абсолютная невозможность понять, что он думает в данный момент. Не то чтобы он был совсем уж бесстрастным – наоборот, у него нередко случаются внезапные перепады настроения, Динон чувствовал это по репликам в диалоге. Дракон бывал веселым и грустным, ехидным или сентиментальным, раздраженным или назидательно-терпеливым. Но об этом, к сожалению, никак нельзя было догадаться по его лицу – ни в драконьем облике, ни, тем более, в человеческом. Морда Золотого постоянно меняет выражения, его богатая мимика наверняка может многое сказать тому, кто искушен в драконьем языке – но Динон к их числу не относится. В человеческой же форме лицо дракона либо абсолютно неподвижно, либо, когда он вспоминает об этом, пытается выразить соответствующие ситуации эмоции, но чаще всего у него выходит лишь жутковатая карикатура на настоящую человеческую мимику.

– Дракон, а почему ты так выглядишь? – спросил однажды Динон. – В смысле, в человеческой форме? Откуда взялся этот облик?

– Так выглядел Ингерн, мой первый человек. Первый человек, с которым я был близко знаком.

– Это он научил тебя нашему языку?

– Да. Хотя разные люди говорят по-разному. Вот ты, например, говоришь совсем иначе, чем оборотни. Чуть больше похоже на Джеда, и все-таки по-другому. Но я научился к этому приспосабливаться.

– Скажи, дракон, а кто он был, этот твой первый человек?

Собаки лаяли до хрипа и неистово рвались с поводков, хватая челюстями грязный снег. Это была особая порода, специально выведенная для охраны заключенных – огромные остроухие звери серебристо-серой масти с черным чепраком на спине, слепо преданные конвоирам и от природы злобные к подконвойным. Одного такого пса было бы достаточно, чтобы найти и задержать беглеца, но сейчас их собрали тут больше десятка. Азарт погони и нервозность хозяев сводили их с ума, заставляя обычно послушных животных рваться вперед, как спаниеля за течной сукой. Они тянули людей по свежему следу, который и так был прекрасно виден на мокром снегу.

Начиналась самая увлекательная из охот – охота на человека.

Человек, спотыкаясь, бежал вверх по заснеженному склону, поросшему кривыми стволами каменных берез. Тяжелое дыхание с хрипом вырывалось из груди. Задыхаясь, он то и дело переходил на шаг, но едва по промозглому лесу разносился далекий собачий лай, он снова пытался бежать.

Исход погони был очевиден. В такую погоду без всяких собак его вытропил бы по следу и пятилетний ребенок. Вопрос был только в одном – смогут ли его взять живым, и беглец намерен был приложить все усилия к тому, чтобы этого не случилось. Никаких средств для оперативного суицида у него при себе не имелось, даже веревки не было, чтобы повеситься на суку. Но он упрямо бежал, точнее, брел вприпрыжку вверх по склону, потому что у него был план.

Человек добрался до места, где курумник переходил в почти вертикальную скалу с множеством уступов. В студенчестве они с приятелями часто жгли тут костер и на спор залезали саженей на пять вверх. Как-то раз он по пьяни свалился оттуда и сломал палец на ноге. Сегодня он полезет по скале до самой вершины. В конце концов, ему ведь всегда хотелось выяснить, что же там, наверху.

– Он был ученый, – ответил дракон. – Пытался понять людей.

– Так это от него ты почерпнул свои идеи о человеческой природе?

– Да, отчасти. – Золотой немного помолчал и добавил, – за эти идеи его посадили в тюрьму и собирались казнить.

Динон немедленно вспомнил свою собственную первую реакцию на рассуждения дракона.

– Ты знаешь… ну, в общем, я их могу понять. Когда слышишь о себе такое, действительно первым делом хочется пришибить автора.

Дракон скосил на собеседника золотистый глаз. Драконья мимика оставалась для рейнджера загадкой, но сейчас он готов был поклясться, что в глубине вертикального зрачка ехидной искоркой вспыхнула насмешка.

Дотащив конвоиров до места, где след прерывался возле открытого скальника, собаки остановились и устроили вокальный концерт из лая и воя, будто свора гончих, преследующих лиса по свежему следу. Пара особо азартных псов попыталась даже залезть на скалу, но оба позорно шлепнулись с первого же уступа и присоединились к общему хору яростного бессилия. Конвоиры столь же злобно, хотя и не так громко, препирались между собой.

– Я же говорил, понял, надо было их спустить! Они бы его, понял, в два счета взяли.

– Ага, умник, понял, а если бы они его порвали? Забыл приказ – целым и невредимым?

– Отлично, понял, теперь у нас нет ни целого, ни рваного.

– Спокуха, мужики, никуда, понял, он оттуда не денется. На худой конец, понял, ща грохнется нам на головы.

Все опасливо поглядели вверх, но увидели лишь рыжевато-серые скальные выступы с пучками пожухлой травы, редкими кустиками кедрача и разбросанными то тут, то там пятнами снега. Внезапно, будто в подтверждение слов последнего конвоира, сверху раздался шорох и перестук, и к ногам отпрянувших преследователей скатился довольно-таки увесистый камень.

Человек карабкался по уступам, изо всех сил стараясь не смотреть вниз. Лезть вверх было не сложно – скала имела легкий уклон и изобиловала всяческими неровностями, так что по ней мог без особого труда взобраться даже неискушенный в скалолазании новичок. Однако очень скоро он почувствовал в руках и ногах предательскую слабость и дрожь. Он всегда был здоровым и сильным парнем, но сказывалась бессонная ночь, усталость от долгого бега по заснеженным сопкам, а также месяцы, проведенные в камере без нормальной еды, без прогулок, и изнурительные допросы, нередко переходившие в пытки. Беглец нашел опору для обеих ног и прислонился к скале, давая отдых рукам. Главное – не смотреть вниз. Сосредоточься на этом выступе, что у тебя перед носом. Смотри, какой на нем забавный узор. Думай о нем. И не смотри вниз.

Так и вышло, что ни беглец, ни конвоиры, занятые препирательством о том, кто полезет за ним на скалу (среди них оказалось целых четыре ефрейтора, поэтому очевидный выход с младшим по званию тут не сработал), не заметили огромную крылатую тень, проскользнувшую в воздухе над их головами и присевшую на обширную площадку саженях в тридцати над злосчастным скальником. Только собаки завыли сильнее, заработав несколько лишних пинков от раздраженных хозяев.

Человек не знал, сколько времени прошло прежде, чем скала стала чуть более пологой. Он просто ощутил, что лезть стало легче. Вскоре он уже не карабкался по уступам, а полз по склону на четвереньках, и наконец решился подняться на ноги и поглядеть вверх.

И встретился взглядом с огромной золотистой зверюгой, удобно расположившейся на уступе.

О драконьем взгляде ходит много всяческих небылиц. Рассказывают, что взгляд этот способен подчинить себе человека и лишить его воли. Говорят также, что глянувшего в глаза дракону охватывает безумие, а некоторые даже утверждают, что взгляд дракона способен обратить человека в камень (что является очевидной чушью, поскольку будь это правдой, драконов давно уже одомашнили бы ввиду неоценимой пользы этого свойства для человечества, всегда питавшего слабость к оружию массового поражения). Так или иначе, все мнения однозначно сходятся в одном – смотреть в глаза дракону не следует. Сам дракон все это отрицал, но Динон полагал, что тут он таки лукавит, поскольку прекрасно помнил эффект, который на него самого недавно произвел первый взгляд в глаза Золотого.

– Да ты сам себе это все внушил, – равнодушно ответил дракон на все его доводы. – У людей очень высокая склонность к самовнушению.

– Оставь людей в покое! – разозлился Динон. – Тебя послушать, так мы просто глупые завистливые мартышки с высокой склонностью к самовнушению, которые и говорить-то научились только для того, чтобы возвыситься в глазах окружающих!

Дракон лениво зевнул, по-собачьи выгнув язык.

– Напрасно злишься. Ты же знаешь, я люблю людей. Вы мне очень симпатичны.

– Да, но не как люди, а как какие-нибудь… забавные зверушки!

– Именно. Причем если бы вы сами к себе так относились, вам было бы гораздо легче понять себя и принять.

Человек осторожно выпрямился, не отводя взгляда от золотистых глаз с черными щелочками вертикальных зрачков. Дракон не шевелился, просто смотрел. «Знает, что деваться мне некуда», – подумал человек. И внезапно истерически рассмеялся. Стоило бежать всю ночь по заснеженным склонам и карабкаться на тридцатисаженную скалу только ради того, чтобы попасться в зубы сидящему на уступе чудовищу! Впрочем, в таком повороте событий был один плюс – теперь-то уж он точно не достанется им живым. Человек шагнул навстречу дракону.

– Ну, давай! – крикнул он прямо в морду огромному зверю. – Давай же, что ты медлишь!

Дракон чуть отвернулся, подставляя человеку шею, покрытую коротким золотистым мехом.

– Ты чего? – недоуменно спросил человек. Он никогда еще не видел драконов так близко.– Ты больной, что ли?

Беглец присел на корточки и осторожно коснулся шеи. Дракон был теплым и мягким на ощупь. И совершенно неопасным.

– Эй, послушай… ты меня понимаешь? – человек мучительно пытался припомнить то немногое, что было известно ему о драконах. Вроде бы разумные… но понимают ли наш язык?

Дракон поднял голову и скосил на беглеца золотой глаз. Нет, он явно был не болен – взгляд был совершенно ясный и пристальный, как будто зверь хотел от него чего-то вполне конкретного. Но чего именно? Дракон вытянул шею и мордой подпихнул человека к своему плечу, а затем слегка развернулся, подставляя холку.

– Ты что? – удивился человек. – Спинку почесать?

Он протянул руку и погладил зверя по холке, поросшей короткой жесткой гривой. Дракон фыркнул, словно досадуя на недогадливость двуногого существа, и пихнул его мордой еще сильнее, почти уронив себе на плечо. Человек ухватился за гриву, чтобы удержать равновесие, и вдруг понял.

– Что? Ты хочешь, чтобы я залез тебе на спину?

Дракон молча ждал.

– Хорошо, я попробую. – Человек взялся за гриву второй рукой и рывком взобрался зверю на холку. В голове у него слегка звенело, мысли вспыхивали одна за другой, не задерживаясь надолго. Выброс последней порции адреналина сделал его разум легким и бесшабашным. Человек ударил пятками по плечам дракона.

– Ну, давай! Вперед! Полетели!

Дракон осторожно поднялся на ноги, сделал пару шагов к краю уступа, прыгнул вниз… и полетел.

Иногда они менялись ролями, и Динон становился лектором, а Золотой слушал и задавал вопросы. Как-то раз дракон стал расспрашивать его о перемещениях между мирами. Раньше он не поднимал этой темы, а теперь, после нескольких дней глубокомысленных бесед обо всем на свете, у Динона просто не хватило духу послать его подальше с этими вопросами, как он всегда делал с прочими любопытствующими. Не потому, что это тайна или запретная тема – просто очень трудно, практически невозможно говорить об этом, все равно что рассказывать слепому о радуге. Но в этот раз он все-таки попытался.

– Обычно люди могут воспринимать только три пространственных измерения.

– Что это значит?

– Ну представь себе куб – у него есть длина, ширина и высота. Это и есть три измерения. Но на самом деле их больше.

– Больше? Сколько?

– Где как. В Дире их вообще нецелое количество. А в других местах обычно около десятка, просто остальные свернуты так, что их незаметно. Те, кто родился в Дире, как я… мы можем их чувствовать и находить точки соприкосновения, позволяющие перейти из одного мира в другой. Остальные просто не замечают их. Но иногда случайно могут проваливаться в эти точки и попадать из мира в мир. И люди, и животные. Поэтому они везде так похожи.

Дракон некоторое время молча размышлял, а потом заговорил, казалось, совсем невпопад:

– Я встречал однажды женщину, которая из-за повреждения мозга перестала воспринимать все, находившееся с левой стороны. Когда она ела, то съедала лишь половину порции, находившуюся справа на тарелке. Когда красилась, то накрашивала лишь правую половину лица. Более того, сама идея левой стороны стала ей недоступна, так что она не могла даже повернуться налево. Если она теряла из виду какой-то предмет, который был слева, ей приходилось поворачиваться направо до тех пор, пока он не попадал в ее поле зрения.

– Да, интересно, – отозвался Динон. – Сложно себе такое вообразить. Но к чему ты это?

– К твоему рассказу об измерениях. К тому, что на самом деле есть не только левая и правая сторона, но и множество других. Но наш мозг не может воспринимать их, как мозг той женщины не мог воспринимать идею левой стороны.

В этот момент мимо террасы пролетела белая птица-оборотень, как-то неуклюже, слишком часто махая крыльями. Заметив человека и дракона, птица сделала в воздухе широкий круг и с пингвиньим изяществом приземлилась рядом с ними, перекинувшись в улыбающегося во весь рот мальчишку.

– Тинк?! – Динон не верил своим глазам. – Но ты же…

Не обращая внимания на рейнджера, мальчик бросился прямо к дракону.

– Я магу летати! Золотой, я тоже магу летати!

– Отлично, малыш, – дракон встал ему навстречу. – Я давно этого ждал. Полетели?

– Так кто же на самом деле отец Тинка? – этот вопрос грыз Динона весь день, и он решился наконец задать его Золотому. – Если оборотень, то почему он не научился летать раньше? Если нет, то почему смог научиться сейчас?

Как обычно, дракон немного помолчал, прежде чем ответить.

– На самом деле, совершенно не важно, кто был его отец.

– Как это? – удивился Динон. – Разве способность к полету не передается по наследству?

Дракон вздыхает, как бы набираясь сил перед длинным рассказом.

– Там, к югу, далеко отсюда, в диком лесу живет одно племя. У них есть поверье, что все отходы человеческого тела – испражнения, ногти, волосы, даже кусочки кожи – нужно обязательно прятать в надежном месте, потому что если они попадут в руки врага, то он сможет навести порчу. Их с детства приучают следить за этим, и большая часть их времени и усилий уходит на то, чтобы не оставить где-нибудь ненароком выпавший волос или отслоившийся кусочек кожи.

Динон представил себе это, и его затошнило.

– Тебе обязательно нужно это рассказывать? – с отвращением спросил он. – И какое это имеет отношение к…

– Да, – невозмутимо отвечает дракон. – Я знаю, что тебе это не нравится, но дослушай до конца. Ингерн захотел доказать им, что эта опасность, которой они так боятся, – всего лишь иллюзия. Он отрезал прядь волос у одного человека и сказал ему, что бросил ее в лесу. Человек пришел в ужас, ему стало плохо, он тут же слег в лихорадке и два дня сильно болел. Он был почти при смерти, так что Ингерну пришлось вернуть ему эту прядь. После того, как шаман племени провел над ней обряд очищения, больной сразу выздоровел.

– Ну и что? Он испугался, ему стало плохо, а когда понял, что все в порядке, выздоровел. Всем известно, что человек может заболеть от переживаний. Может даже умереть от страха. И что?

– И ничего, – проворчал дракон. – Это была аналогия. Ты знаешь, что такое аналогия?

– Да, знаю. – Динону показалось, что они уже вели похожий диалог, но где и когда – он не мог вспомнить. – Аналогия чего?

– Все вы, люди, заперты в тюрьме из впитанных с детства иллюзорных страхов. На самом деле единственное, что вас ограничивает – это ваши собственные представления о себе и окружающем мире. И ты, Динон, – яркий тому пример.

– В смысле? – не понял рейнджер.

– Ты обладаешь этой способностью – проходить из одного мира в другой, находя точки, где они соприкасаются. Но ты привел за собой двоих, которые не умеют этого – они просто шли за тобой следом. Это значит, что физически они могут переходить из мира в мир так же, как и ты. Просто у них нет для этого навыков. Ты научился этому потому, что родился и вырос в Дире. И к этому способен каждый, кто там вырос, так?

– Да. Кто-то лучше, кто-то хуже, но в целом так. Но при чем тут это? Ты хочешь сказать, что оборотнем становится каждый, кто родился и вырос в Башне?

– Нет, дело даже не в Башне. Просто нужно с детства ощущать себя частью этого народа и твердо знать, что когда придет время, ты полетишь. У Тинка именно с этим были проблемы – он не был уверен. А Рийн сумел его убедить.

– Да? Если все так просто, почему ты сам его раньше не убедил?

– Я не умею убеждать. Я умею только объяснять и рассказывать. Тинку этого было недостаточно. Человеку нужен социальный контакт. Контакт с другим человеком. Дракон не может тут помочь.

Динон задумался.

– То есть, единственное, что нужно – поверить, что ты на это способен? Значит, любой может стать оборотнем?

– Нет. Основная ваша трагедия в том, что ваш мир формируется в детстве. Жизнь человека может быть раем или адом, чередой восхитительных открытий или нудной ежедневной рутиной, наслаждением или вечной ночью. Это зависит от того, что внушили ему в период, когда формировался его внешний мир. Когда ребенок начинает осознавать себя, он уже почти ни на что не может повлиять. Это как с языком. Если ты не выучил язык в детстве, он уже никогда не станет для тебя родным. Но никто не может выбрать себе язык, потому что в том возрасте человек еще не способен к сознательному выбору.

Динон кивнул – этот пример ему хорошо понятен. Сам он билингв – в семье разговаривают на родном языке его матери, а на улице общаются в основном на дирском койне – и бегло говорит еще на пяти самых распространенных языках. Знание языков – один из главных навыков рейнджера.

– Сознательно изменить свои представления о мире во взрослом возрасте – задача почти непосильная, – продолжает дракон. – О тех, кому это удается, слагают легенды или рассказывают страшные сказки на ночь. В некоторых культурах это называется «просветлением», и многие пытаются его достичь. В других это считают сумасшествием и всячески стараются его избежать. Но, как бы то ни было, это очень, очень трудно для человека.

Динон снова кивнул. Высказывания дракона чем дальше, тем лучше укладывались в новую картину мира, постепенно выстраивавшуюся у него в голове. Он, правда, не решил еще для себя, хорошо это или плохо.

– Слушай, дракон, – спросил он вдруг. – А откуда ты все это знаешь?

Профессор Филип Ломбардо терпеть не мог принимать экзамены. За годы работы в университете он так и не сумел уяснить, с какой стати ему приходится тратить время и нервы на то, чтобы в очередной раз убедиться – студенты за прошедший семестр не стали ни умнее, ни прилежнее. Профессор искренне полагал, что они сами должны быть заинтересованы в усвоении знаний, иначе зачем было поступать в университет? Наверное, поэтому он был одним из самых строгих экзаменаторов.

Когда Ломбардо ни свет ни заря спустился на кухню, его приветствовал заспанный слуга, едва успевший растопить камин.

– Хозяин, вам письмо.

– В такое время? От кого?

– Не знаю, сэр. Принес какой-то мальчишка с черного хода.

– Ладно, давайте сюда.

Профессор небрежно вскрыл запечатанный свечным воском засаленный конверт и развернул прямоугольник дешевой писчей бумаги. Размашистым, некогда хорошо знакомым ему, но давно забытым почерком на нем было написано:

Профессор перечитал письмо несколько раз, будто не веря своим глазам. Потом тщательно осмотрел конверт с остатками воска, но ничего примечательного не обнаружил. Конверт как конверт, купленный за пару центов в лавке вместе с листом писчей бумаги. Профессор еще раз пробежал глазами текст, запоминая место и время, смял письмо и решительно бросил его в камин.

Экзамен в этот день прошел на удивление легко. Профессор Ломбардо будто вовсе не слушал ответы студентов, задумчиво кивая даже на полную ахинею, изливавшуюся из уст очередного школяра, прогулявшего весь семестр и безуспешно пытавшегося по чужим конспектам наверстать упущенное в ночь накануне.

Ровно в восемь Ломбардо переступил порог указанного паба. Это была грязная забегаловка, куда захаживали в основном подмастерья и прочий рабочий люд с самого дна своего сословия. Профессору стоило больших усилий отыскать это малопривлекательное местечко, располагавшееся в сердце рабочих кварталов, где и на улице-то, не говоря уже о пивных, нечасто можно было встретить даже студентов, а тем более преподавательский состав университета.

Спустившись по ступеням в прокуренный полумрак, профессор перешагнул порог и оказался в низком, но довольно обширном грязноватом зале, наполненном табачным дымом, гулом голосов и звоном посуды. Осмотревшись, он заметил множество косых взглядов и один прямой, исходивший от человека, одиноко сидевшего за столиком в углу с кружкой какого-то дрянного пойла. Человек этот порядком изменился за прошедшие годы, но Ломбардо мгновенно узнал его.

– Боже мой, Ингерн, это и вправду вы!

Человек поднялся ему навстречу. Несколько секунд они напряженно всматривались друг в друга, а затем крепко обнялись.

– Да, это и вправду я, – сказал Ингерн, махнув ему на пустующий стул. – А вы чего ожидали?

– Чего угодно. Я был уверен, что вы погибли. Ходили странные слухи, говорили, что вас сожрали драконы на глазах у охранников.

– В этом есть доля истины. А с моим драконом я вас даже познакомлю, но позже и не здесь.

Ингерн отхлебнул из своей кружки.

– Вам это пойло не предлагаю. Его может пить только человек, три года не бравший в рот ни капли нормального пива.

Профессор махнул рукой, давая понять, что без дегустации здешних напитков он как-нибудь обойдется.

– Где же вы были все это время? – нетерпеливо спросил он. – Как вам удалось спастись?

– Это долгая история. Лучше расскажите, как дела в университете.

– Вы издеваетесь? – возмутился Ломбардо. – Появиться вот так ниоткуда и как ни в чем не бывало вести светские беседы об общих знакомых?

– Друг мой, вы забываете, что я три года ничего не слышал о наших с вами общих знакомых, – Ингерн пристально посмотрел в глаза собеседника. – Я хочу знать, что было на кафедре после моего ареста.

Профессор осекся и сник.

– Вы что, совсем ничего об этом не слышали? – подавленно спросил он, отведя взгляд.

– Откуда? В камере мне о новостях не докладывали. А потом я был… там, куда не доходят никакие новости.

Профессор вздохнул. Ему очень не хотелось вспоминать и тем более рассказывать. Особенно этому человеку.

– После того, как вас арестовали, на кафедре прошли обыски и допросы. Допрашивали даже студентов. Изъяли несколько книг, которые послужили уликами. Ну и на допросах, видимо, кое-что удалось выяснить. В итоге арестовали еще несколько человек.

– Кого? – резко спросил Ингерн.

Профессор перечислил несколько фамилий – общим числом около десятка. С каждым новым именем его собеседник становился все мрачнее.

– А вы, Фил? – спросил он наконец.

– Что я? А, нет, меня не арестовывали. Вызывали пару раз на допрос. Но ведь я же психолог, Ингерн. Обвести этих солдафонов вокруг пальца было не так уж сложно.

– А что с остальными?

– По-разному. Кого-то отпустили через пару недель. Кого-то продержали несколько месяцев, пока длилось предварительное следствие. Когда вы исчезли и они прекратили поиски, интерес к этому делу в значительной степени угас. Кажется, они решили, что преподали нам достаточный урок. В каком-то смысле так оно и есть: на кафедре даже думать не решаются о продолжении ваших работ.

– Но в итоге никто серьезно не пострадал?

– Хуже всех пришлось бедняге Леланду. Ему присудили два года тюрьмы с пожизненным запретом на участие в научной и преподавательской работе.

Ингерн вспомнил молчаливого, но весьма сообразительного молодого ассистента. Они были не слишком близко знакомы, но тот, вроде бы, симпатизировал его идеям…

– Ему-то за что?

– Не знаю. Может, болтал больше других. А может, наоборот, меньше.

– И где он сейчас?

– Работает младшим писарем в какой-то конторе. Говорят, пьет.

Ингерн помрачнел еще больше и уставился в свою кружку. Она была наполовину пуста. Или наполовину полна – это как поглядеть.

– Не вините себя, – утешающе пробормотал профессор. – Откуда вам было знать, чем все это закончится.

– А я себя и не виню, – сердито отозвался Ингерн. – Я виню эту проклятую власть, которая присваивает себе право указывать людям, что и как надо думать.

– Большинство людей это устраивает, – вздохнул профессор.

– Да, к сожалению. – Ингерн помолчал, размышляя о чем-то. – Я помню наш с вами последний разговор. Знаете, я много думал об этом и пришел к выводу, что вы, возможно, правы.

– Вам понадобилось на это три года? – усмехнулся Ломбардо. – Ну что ж, лучше поздно, чем никогда.

– Не смейтесь. Понимаете, раньше я думал, что все люди более-менее такие же, как я. И вел себя с ними соответственно. Но после всего, что случилось… теперь я понял, что большинство людей совсем другие.

Ингерн замолчал и задумался. Профессор подождал некоторое время, но не выдержал паузы и нетерпеливо спросил:

– Вы позвали меня сюда, чтобы сообщить об этом?

– Отчасти. Видите ли, я осознал, что совсем не понимаю людей. Не понимаю, почему они думают то, что думают, говорят то, что говорят, и делают то, что делают. И почему три эти вещи зачастую совершенно не связаны между собой. Как я могу чему-то учить людей, если не имею ни малейшего представления, что творится у них в голове? Поэтому я решил, что нужно сначала это выяснить. Об этом я и хотел поговорить с вами. – Ингерн глянул прямо в глаза профессору и решительно закончил: – Помогите мне разработать программу исследований.

Ломбардо удивленно поднял брови.

– Вы – в вашем положении – думаете о какой-то программе исследований? Подумали бы лучше о своей безопасности! Вы ведь до сих пор в розыске!

– Это теперь не важно. Ситуация изменилась. Я их больше не боюсь.

– Почему же вы тогда назначили мне встречу в этой забегаловке, вместо того, чтобы заявиться во всей красе в университетский погребок?

Ингерн помолчал несколько секунд, раздумывая над ответом.

– Ну, скажем так: я больше не боюсь за себя. Но мне не хотелось бы, чтобы у кого-то еще из-за меня были проблемы. Послушайте, Фил, я знаю что делаю. Со временем я вам все расскажу, а пока просто поверьте мне на слово.

– Вы ничуть не изменились, Ингерн, – покачал головой профессор. – Все так же говорите загадками. Чем же вы занимались все эти три года?

– В основном размышлял.

– Звучит так, будто вы провели это время в монастыре.

– В каком-то смысле да. Я сам себе монастырь, и я сам себе наставник.

– Скажите еще – «я сам себе Господь Бог».

Ингерн улыбнулся своей знаменитой улыбкой, удивительным образом умудрявшейся быть одновременно и озорной, и надменной. Один из его недоброжелателей как-то возмущенно сказал по этому поводу: «Он улыбается так, будто все на свете лучше всех знает!».

– Нет, – ответил он. – Это было бы слишком скучно.

Это снова произошло на следующий день, когда Динон шел по коридору из библиотеки, но на сей раз он начеку. Когда впереди послышался свист рассекаемого воздуха и белая птица, вывернув из-за угла, метнулась ему прямо в лицо, рейнджер успел отскочить вбок, так что перекинувшийся в человеческий облик оборотень, не встретив опоры, рухнул на пол. Динон прыгнул на него сверху, придавив всем телом и плотно прижав к каменным плитам. Как и большинство оборотней, агрессор невысок ростом и тонок в кости, так что весит он меньше Динона, и даже фантастически сильные, жилистые руки не дают ему решающего преимущества в последовавшей борьбе. Рейнджер давит сверху, не давая противнику пошевелиться. Оба тяжело дышат от напряжения и со стороны, наверное, смотрятся довольно двусмысленно, особенно учитывая костюм (точнее, отсутствие оного) на одном из участников.

Когда оба несколько утомились и замерли, переводя дыхание, Динон решил перейти к делу.

– Чего тебе надо? Зачем ты меня преследуешь? – хрипит он, стараясь выбирать самые простые слова, чтобы оборотень его понял.

Парень бросил на него взгляд, полный испепеляющей злобы.

– Ысходи, – шипит он в ответ. – Ысходи с Башни.

– Это все, что ты хочешь? – от удивления Динон даже слегка ослабил хватку. Противник дернулся, и рейнджер снова изо всех сил прижал его к полу. – Послушай, я и так уйду отсюда через несколько дней. Не нужно меня прогонять.

– Ысходи щас, – выплюнул оборотень.

– Почему? Чем я тебе мешаю? Дракон нас сюда принес, другие оборотни нам рады, Джед разрешил ходить где хотим.

При упоминании Джеда парень вздрогнул и оскалился в гримасе злобного бессилия.

– Не кажы с Джедом! – процедил он. – Ысходи с Башни!

– Не говорить с Джедом? – уточнил Динон. – Почему?

Оборотень не отвечает. Динон слегка встряхнул его, насколько позволяло их нелепое положение.

– Почему я не должен говорить с Джедом? – настойчиво переспросил он.

Оборотень вдруг рванулся изо всех сил и вывернулся из-под Динона, напоследок поддал ему коленом в лоб и бросился бежать по коридору. Когда он завернул за угол, топот ног сменился хлопаньем крыльев.

Динон медленно поднялся, переводя дух. Сердце бешено колотится, стучит кровь в ушах. Рейнджер бессознательно отряхнулся, как будто пытаясь смахнуть с себя грязь, оставленную липкой кожей оборотня. Вдруг ему пришла в голову новая мысль. Почти бегом он бросился на террасу.

К счастью, дракон оказался там. Он спит или, может быть, дремлет, но при звуке торопливых шагов открыл глаза и поднял голову.

– Он снова на меня напал! – выдохнул рейнджер. – Ты говорил, что можешь узнать по запаху. Ну так узнай, я сейчас весь должен быть в его запахе.

Золотой наклонил голову и стал обнюхивать Динона, с шумом втягивая воздух. Никогда еще рейнджер не видел драконью морду так близко – он может различить каждую складку, каждый волосок на переносице. Очень хочется ее потрогать – больше всего на свете Динон любит гладить бархат лошадиных губ, а кончик драконьего носа кажется таким же нежно-шершавым. Но ему с детства внушили уважение к личному пространству других разумных существ, и рейнджер убрал руки за спину, чтобы побороть искушение.

Золотой отвел морду и резко выдохнул.

– Да, я знаю, кто это. Кажется, я даже знаю, в чем дело.

– В чем? – жадно спросил Динон.

– Да вот же он сам, – говорит вдруг дракон, впившись взглядом в белую птицу, вылетевшую откуда-то сбоку и стремительно удаляющуюся от Башни.

Динон не успел удивиться, как это он различает оборотней в птичьем обличье, да еще на таком расстоянии – Золотой резким прыжком перемахнул через парапет и устремился следом за птицей, догоняя ее с каждым мощным взмахом крыльев. Настигнув оборотня, дракон плавным движением как бы обтекает его сбоку, изменив траекторию его полета, подобно тому, как бордер-колли направляет бег отары овец. Повинуясь движениям Золотого, оборотень повернул обратно к Башне. Заметив, что он метит приземлиться выше – очевидно, на свой этаж – Динон бегом бросился к лестнице. Когда он, запыхавшись, добрался до террасы оборотней и спрятался за углом, то застал уже конец разговора.

– Не кажы Джеду, – плаксиво канючит оборотень.

– Я таби уже пять разов казах, шо не буду, – голос дракона, разговаривающего на диалекте оборотней, почему-то звучит очень забавно. – А ты повинен обещати мне, шо не будешь нападати на пришлых.

Термин "пришлые" почему-то неприятно кольнул Динона. Вот, значит, как они нас между собой называют.

– Они будут казати Джеду! – продолжает канючить противный голос оборотня.

– Они ничего не ведають про ежу.

– Они пришли знизу, они ведають. Они кладуть и ведають, скольки лежит.

– Гэто не они кладуть. Внизе шмат людей, ежу кладуть иныя люди. Гэти люди не ведають про ежу. Пакинь пришлых у спокое. Они ничего не будут казати Джеду. Я таби обещаю. А ты повинен обещати мне, шо не будешь нападати на них.

Вместо ответа оборотень обиженно засопел – так громко, что даже Динон услышал это из-за угла.

– Обещай! – снова потребовал дракон.

– Добра, – плаксиво проблеял оборотень. – Обещаю.

– А тепер лети.

Послышалось торопливое хлопанье крыльев. Чуть выждав, Динон вышел из своего убежища на террасу.

– Как чисто ты говоришь на их языке, – ехидно сказал он.

– Вроде бы, у вас считается, что подслушивать нехорошо? – заметил дракон.

– Нехорошо, но если очень хочется, то можно. Так за что он на меня нападал?

– Ты же все слышал.

– Не все, а только самый конец. И ничего не понял. Он боится, что Джед узнает про какого-то ежа…

– Не ежа, а еду. Когда вы ужинали у Джеда, чем он вас угощал?

– Ну, копченым мясом, – принялся вспоминать Динон, – какими-то овощами, хлебом, оливками, несколькими видами сыра… и вином. Я тогда подумал еще, интересно, откуда он все это берет.

– Это правильный вопрос. Джеду поставляют еду люди из-за пределов тепуя – "снизу", как здесь принято говорить. Примерно раз в декаду в одном и том же месте в лесу они оставляют для него множество припасов. А приносят все это в Башню особо приближенные оборотни – твой приятель и несколько членов его семьи. Джед за это отдает им кое-что из еды, но существенная часть оседает у них как бы без его ведома, и больше всего на свете они боятся, что он об этом узнает.

– Неужели он и так не знает?

– Знает, конечно. Но ему удобно, чтобы все оставалось, как есть.

– Почему?

Дракон внимательно посмотрел на Динона.

– Я правильно понимаю, что для человека, привыкшего к цивилизованной пище, еда оборотней не слишком хороша на вкус?

– Правильно, – Динон скривился, вспоминая жесткие лепешки и мясо "с душком". Он и сам сейчас не отказался бы свести близкое знакомство с кладовой Джеда.

– А теперь представь себе, что продукты Джеда – их единственный доступ к нормальной пище. Они страждут ее не меньше твоего, и чем больше на нее полагаются, тем больше отдаляются от прочих оборотней, поскольку общая кухня – основа их социальной жизни. В итоге Джед получает нескольких слуг, которые хоть и посвящены в его тайну, но полностью от него зависят и до смерти боятся, что он обо всем узнает. Он имеет над ними полный контроль.

– Да уж, – кивнул Динон. – Бедолаги. Но я-то тут причем? Зачем он на меня нападал?

– Он боялся, что ты обо всем расскажешь Джеду.

– Откуда же я мог об этом знать?

– Ты пришел извне. Ты похож на тех людей, которые оставляют еду. Значит, ты знаешь, сколько еды они оставляют. Такая примерно логика.

Динон усмехнулся и недоверчиво покачал головой.

– А нападать-то зачем?

– Думаю, он надеялся, что ты испугаешься и уйдешь из Башни и ничего не расскажешь Джеду.

– Дебилизм, – заключил Динон.

Дракон задумчиво посмотрел на рейнджера.

– Ты знаешь, Динон, большинство людей, с которыми мне доводилось общаться, рассуждали о внутренней и внешней политике приблизительно в тех же терминах, что и этот несчастный оборотень.

– Ладно, я уже понял, что ты считаешь нас тупыми, – отмахнулся рейнджер. – Ты мне лучше вот что скажи. Что это за люди, которые приносят еду для Джеда?

– Не знаю. Я спрашивал его об этом. Он ответил, что у него внизу остались друзья, которые посылают ему новости и продукты. Большего я не смог от него добиться.

– Но ты сам-то их видел?

– Видел. А что толку? Обычные люди, все время одни и те же. Телегу с едой везут из самой столицы – я как-то проследил их от начала до конца. Но кто они такие, кому подчиняются – сверху это не видно.

Динон задумался. Телега из самой столицы. В принципе, это может значить все что угодно. Может, действительно, у Джеда там богатые друзья, которым не в тягость посылать ему воз гостинцев.

– Слушай, Золотой, – задумчиво спросил рейнджер. – А как так получилось, что Джед стал Хозяином Башни? Откуда он пришел? Кем был до этого?

– Не знаю, – ответил дракон. – Я поселился здесь полсрока человеческой жизни тому назад. Но Джед уже тогда верховодил всем, и с тех пор он внешне ничуть не изменился. Я пытался выяснить, как ему это удается, но не смог. – Золотой проводил задумчивым взглядом очередного оборотня, белой птицей пролетевшего мимо террасы. – Он вообще гораздо умнее, хитрее и … – дракон сделал паузу, подыскивая подходящее слово, – глубже, чем кажется с первого взгляда.

– Я думал, ты так изучил людей, что у нас уже не осталось для тебя загадок, – поддел его Динон.

– Совсем наоборот, – мягко ответил дракон. – Чем дальше, тем их больше.

Рейнджер почувствовал, как его человеческая самооценка, значительно упавшая за последние дни, радостно подскочила вверх.

– А оборотней ты об этом не спрашивал?

– Спрашивал, конечно. Сразу, как поселился здесь. Старики уже тогда расходились во мнениях: кто-то говорил, что Джед был здесь всегда, кто-то вроде бы припоминал, что он появился, когда они были детьми.

– Но ведь он же их правитель! Как можно не запомнить такую важную вещь?

– Понимаешь, Джед для них – не внутренний лидер, а часть внешней среды, вроде самой Башни, леса или тепуя. Они не задумываются о нем, а воспринимают его непосредственно, как данность. А головы их постоянно забиты размышлениями о гораздо более важных вещах – кто с кем сегодня летает, что о ком говорят, чья жена кому улыбнулась, кто на кого не так посмотрел.

– Да уж, тут не до Джеда, – кивнул Динон и задумался. Мысли его плавно перетекли с жителей Башни на неведомых людей, обитающих в еле видной отсюда зеленоватой дымке за краями тепуя.

– Почему же люди с равнин хотят напасть на Башню? – спросил он. – Зачем им это? Жить на тепуе они не смогут, оборотни и драконы им не угрожают, никаких сокровищ тут, вроде бы, нет… Или есть?

– Нет. Я и сам много лет ломаю над этим голову. Я пытался это выяснить, даже приходил в города, но мой человеческий облик, как ты имел случай оценить, не слишком располагает к задушевным беседам.

Динон кивнул и пристально вгляделся в зеленоватую дымку. Внезапная идея мелькнула у него в голове и мгновенно переросла в готовое решение.

– А что, если я туда отправлюсь и все разузнаю?

Братья наотрез отказались отпускать Динона одного. Аргументация их в общем-то была разумной («если у тебя там начнутся проблемы и тебе придется уйти в Дир, мы застрянем тут навсегда»), так что по зрелом размышлении Динон решил согласиться. К тому же у него теплилась надежда, что там внизу они найдут себе место по душе и останутся жить, сняв с него таким образом ответственность за их дальнейшую судьбу.

С большим трудом ему удалось убедить братьев не брать с собой луки.

– Во-первых, носить с собой оружие – значит нарываться на неприятности.

– По-моему, как раз наоборот, – возразил Рийн.

– Не наоборот. Поверь моему опыту, я уже шесть лет хожу по разным мирам. Кроме того, по словам дракона, здесь у них уже в ходу порох, так что со своими луками вы будете выглядеть как мальчишки из клуба исторической реконструкции.

Братья заговорили одновременно.

– Что такое порох? – спросил Эйн.

– Что такое клуб исторической реконструкции? – спросил Рийн.

Вопрос Рийна Динон решил проигнорировать, сосредоточившись на порохе.

– Это такой взрывчатый порошок. Его насыпают в железную трубку, закатывают следом металлический шарик, поджигают порох, и от силы взрыва шарик с огромной скоростью вылетает из трубки. Это гораздо более сильное оружие, чем лук.

Эйн немного подумал.

– Не представляю себе. Мне кажется, это не будет работать. Из такого оружия невозможно будет прицелиться.

– Думаю, миллионы людей многое отдали бы за то, чтобы ты был прав, – грустно ответил Динон.

Дракон предлагал отнести их прямо к столице, но Динон решил начать с окраин и добраться до города своим ходом. Во-первых, так он успеет присмотреться к местным обычаям, во-вторых, в сельской местности зачастую бывает проще найти контакт с людьми. Лошадей им пришлось оставить – несколько тропок, вьющихся по обрывам тепуя, слишком круты для них, а дракон – даже Золотой – не может подняться в воздух с таким грузом. Так что решили идти пешком, захватив по пути все необходимое из седельных сумок.

Как и обещал Золотой, лошадей они застали в добром здравии. Все трое мирно пасутся на зеленой прогалине меж золотистых берез. Кто-то расседлал кобыл Эйна и Рийна, их сбруя и поклажа аккуратно сложены рядом с седлом и сумками Серого. Переложив необходимые вещи в кожаные мешки с лямками, одолженные им Кетачаном (оборотни используют такие мешки, чтобы носить дары леса в Башню), Динон и братья снова взобрались на шеи драконов и отправились на встречу с миром людей.

Тропа вывела их к широкой реке. Близится полдень, и солнце начало заметно припекать.

– А давайте искупаемся, – предлагает вдруг Рийн.

Идея показалась всем привлекательной. Найдя подходящее место, где берег полого уходит в воду, братья, не задумываясь, без церемоний скинули с себя всю одежду. Динон, мысленно облегченно вздохнув, последовал их примеру. Традиции купания у разных народов довольно причудливы, и он не удивился бы, скажем, если бы Эйн и Рийн полезли в воду в штанах. Сам он, однако, терпеть не может купаться в одежде, и потому весьма обрадован, что с его спутниками в этом смысле проблем не будет.

Когда Динон скинул рубаху, Рийн обратил внимание на уродливое пятно у него на животе, как след от застарелого ожога.

– Где это ты так приложился?

Динон помрачнел. Эти воспоминания явно не относились к разряду приятных.

– Да так, в одном месте… Очень хотели знать, кто я и откуда. Рассказам о Дире, ясное дело, не верили.

– Ого, – сочувственно выдохнул Рийн. – Больно было?

Динон усмехнулся. Рийн, изо всех сил строящий из себя взрослого сурового воина, вел себя порой как шестилетний ребенок.

– И как же ты выбрался? – не отставал Рийн.

– Предложил прогуляться до ближайшей точки перехода.

Эта комната, казалось, была оформлена опытным дизайнером в полном соответствии с классическим изданием вроде «Молота ведьм». Располагалась она в подвале и имела лишь одно маленькое зарешеченное окошко под потолком, поэтому, хотя снаружи был ясный день, здесь царил зловещий полумрак, в котором угадывались очертания очень неприятного вида приспособлений. О запахе дизайнер тоже позаботился – Динона замутило от жуткой вони, едва только он переступил порог.

В своих путешествиях рейнджер нередко привлекал внимание местных блюстителей порядка (или того, что они считали порядком) и, бывало, проводил ночь-другую в камере с зарешеченным окном, но до сих пор ему всегда как-то удавалось выкрутиться. На этот раз, похоже, он действительно влип.

Стражники грубо раздели его до пояса, привязали к столбу, торчавшему посреди комнаты, и вышли, оставив его созерцать аккуратно разложенные на столике орудия пыток. Видимо, это входило в комплект психологической обработки допрашиваемого. По крайней мере, на Динона это оказало именно такое действие. Он уже готов был выложить все, что знал, не дожидаясь экзекуции, – если бы ему было что выкладывать.

Так уж вышло, что, несмотря на большое количество мелких передряг, в которые Динон постоянно попадал по долгу службы, с ним ни разу еще не случалось серьезных неприятностей. И никогда еще, ни разу в жизни он не испытывал действительно сильной боли (не считая носа, сломанного в драке с лучшим другом в возрасте десяти лет). Похоже, сейчас судьба решила разом возместить недоданное.

За дверью послышались шаги. Трое вошедших, одетые в длинные черные сутаны, уселись за широкий стол, застеленный (видимо, по прихоти того же дизайнера) тяжелой темно-красной материей, и разложили на нем какие-то свои бумаги. Четвертый сразу прошел к жаровне, стоявшей рядом со столиком с инструментами, и начал деловито помешивать в ней угли. Динон почувствовал, как по телу, начиная с живота, разливается холодный липкий страх. Что же такого рассказать этим людям, чтобы они оставили его в покое? Что они хотят от него услышать? Самое ужасное, что он об этом не имел ни малейшего понятия.

– Ну, давайте начнем,– деловито сказал сидящий в середине – видимо, самый главный. Сидящий слева немедленно заскрипел пером по бумаге. – Ваше имя, возраст, гражданство?

– Меня зовут Динон. Мне двадцать два года. Я из города Дира.

Перо быстро скрипело по бумаге, фиксируя сведения.

– Какого-какого города?

– Дира.

– Нет такого города. Ты, наверное, фалькианский шпион? Признайся нам сразу, и мы не будем тебя мучить, – доверительно предложил сидящий справа.

Динон серьезно обдумал это предложение. Он был готов признаться в чем угодно, лишь бы избежать соприкосновения с инструментами, представленными на столике. Но если назваться шпионом, они потребуют подробностей, а он понятия не имеет о геополитике этого мира – не успел пробыть тут и пары часов, как его арестовали.

– Послушайте, – сказал Динон как можно более убедительным тоном. – Вы ошибаетесь, я не тот, кто вам нужен. Я не знаю, кто такие фалькианские шпионы и почему вы меня принимаете за одного из них. Я чужой в вашем мире и не знаю ничего из того, что может быть вам интересно.

– Жаль, жаль, – сидящий справа огорченно покачал головой. – А сперва ты показался мне довольно разумным молодым человеком. Начинайте, Джонатан, – кивнул он палачу.

Динон никогда не представлял себе, что может быть так больно. Он кричал и извивался, мечтая лишь об одном – отодвинуться как можно дальше от небольшого раскаленного кусочка металла, приложенного к коже его живота, но веревки плотно охватывали его тело, не давая двинуться с места. Наконец палач отнял металлический брусок и бросил его обратно в жаровню. Динон, тяжело дыша, обвис на веревках.

– Что-то ты совсем слабоват на пытки, – с искренним удивлением произнес средний. – Первый раз, что ли?

– Ну что, теперь расскажешь нам, чей ты шпион? – дружелюбно спросил правый.

– Да, – прохрипел Динон. Он был готов рассказать им все что угодно, лишь бы не повторялся этот кошмар. Но «всего чего угодно» было недостаточно, нужны были связные подробности, а их-то он и не знал. Пара неверных слов, легкий кивок головы среднего – и мягко отсвечивающий красным брусок металла снова и снова совершал путешествие из жаровни к животу Динона и обратно. Сначала он орал во все горло, потом сорвал голос и только хрипел, шепотом бормоча какую-то чушь про шпионов, скомпилированную из задаваемых ему вопросов, и периодически в полубреду сбиваясь на рассказы о Дире и путешествиях между мирами. Он не знал, сколько времени все это продолжалось, и перестал уже соображать, где находится – он видел лишь проклятый брусок, нахмуренные брови среднего и добродушную улыбку правого, которые раз за разом задавали ему одни и те же вопросы.

А потом все кончилось. Брусок замер на остывающих углях, трое в сутанах вышли за дверь, и в комнате кроме Динона остался только палач, деловито возившийся в углу с какими-то своими приспособлениями. Динон без сил обвис на веревках. По всему телу стекал пот, в голове мутилось, и ужасно жгло изуродованный живот. Казалось, его прожгло насквозь; рейнджер даже немного удивился, что внутренности не вываливаются наружу через прожженные дырки. Очень хотелось пить, и еще очень хотелось убрать с лица прилипшие спутанные волосы, но он едва мог пошевелиться в туго стягивающих веревках. Внезапно палач прошаркал через комнату к столбу, и Динон почувствовал на губах прикосновение чего-то холодного.

– Пей, – хриплым прокуренным голосом выдохнул палач.

Динон жадно сделал несколько глотков из грязной жестяной кружки. Вода была с отвратительным металлическим привкусом, но в голове несколько прояснилось. Он поднял глаза и осмотрел комнату. Зажженные свечи и бумаги по-прежнему были на столе; значит, сутаны скоро вернутся. Динон заплакал от бессилия и отчаяния, но слезы смешались с потом, заливавшим ему глаза.

Палач уселся на табурет возле столика и стал подтачивать надфилем какой-то неприятный на вид инструмент, похожий на гибрид медвежьего капкана и зубоврачебных щипцов. Динону пришла в голову идиотская, абсолютно сейчас неуместная мысль о том, что в палачи идут люди, не сумевшие реализовать себя в качестве стоматологов. Он с трудом разлепил губы и прошептал:

– Тебе нравится быть палачом?

Палач поднял голову и с удивлением посмотрел на пленника. Жертвы часто пытались с ним заговаривать, предлагая различные материальные блага в обмен на какую-нибудь услугу – от помощи в побеге до маленьких послаблений во время пыток. Но никогда еще, ни разу никто не задавал ему подобного вопроса.

А ведь когда-то, в молодости, ему действительно нравилось быть палачом. Его возбуждала легкая власть над чужой трепещущей плотью, которую давала эта профессия. Но с тех пор прошло много лет, и все это приелось, надоело, осточертело – ведь власть эта была иллюзией, и сам он был лишь орудием в руках инквизиторов. Пытка стала ежедневной рутиной, и крики жертв больше не доставляли ему ни радости, ни удовлетворения.

– Работа как работа, – пожав плечами, ответил палач. – Не хуже других. Должен же кто-то этим заниматься.

Динон впился в него взглядом и из последних сил, как только мог громко и раздельно прохрипел:

– Тебе. Она. Нравится?

Палач не успел ничего ответить. За дверью раздались шаги, и в комнату снова вошли трое в сутанах и двое стражников. Стражники, ни слова не говоря, принялись отпутывать Динона от столба. Правая и левая сутаны стали собирать со стола исписанные бумаги, а средняя сутана, пристально глядя в глаза Динону, произнес:

– Мы, конечно, не верим во всю эту ересь о путешествиях между мирами. Но поскольку ничего умнее, ты, похоже, придумать не в состоянии, мы решили отвезти тебя к этой твоей… как её… точке перехода. А потом, – он сделал эффектную паузу и посмотрел в сторону палача, – Джонатан займется тобой по-серьезному.

Но Динон даже не услышал последней фразы, так что театральный эффект пропал впустую. Единственная мысль билась в его голове – точка перехода! Значит, они отпустят его, и он сможет уйти! И никогда, никогда больше не окажется в этом ужасном вонючем подвале, и никто больше не будет тыкать его раскаленным металлом в живот…

Трое в сутанах проследили за просветлевшим лицом пленника и недоуменно переглянулись. Похоже, этот псих и впрямь верит в то, что говорит. Может, он просто сумасшедший, и они впустую теряют время? Но для сумасшедшего Динон выглядел слишком адекватным. Сутаны повидали на своем веку немало пленников, провели тысячи допросов и неплохо разбирались в психологии жертв. Рейнджер не был похож ни на что, попадавшееся им ранее. Он явно не знал правильных ответов на их вопросы, а постоянные оговорки в полубреду даже трех скептиков убедили в том, что пленник всерьез увлечен своей идеей про путешествия между мирами. Значит, либо он сумасшедший – но он не похож на сумасшедшего! – либо он говорит правду, но это не может быть правдой. Сутаны были в замешательстве. Потому они и решили, как к последнему средству, прибегнуть к следственному эксперименту в точке перехода.

Динона погрузили в арестантскую повозку с зарешеченными окнами. Он упал на жесткое сиденье и привалился боком к стене. Рубаху, которую вернули ему стражники, он накинул на плечи, но от холодного уличного воздуха его все равно бил озноб. Стражники залезли за ним следом и уселись на сиденье напротив.

– Чой-то ты быстро скуксился, – ухмыляясь, заявил один из стражников.

– Неженка, в натуре, – подтвердил второй. – Первый раз вижу, чтобы от огня так орали. Это же самая первая ступень.

Динон обвел их мутным взглядом, пытаясь понять, о чем они говорят.

– А вас самих, – хрипло пробормотал он, – когда-нибудь пытали?

Стражники, как по команде, отвели глаза. Видимо, обсуждать свое собственное поведение в аналогичной ситуации у них не было никакого желания.

Повозка тронулась. Сквозь решетчатое окно в лицо Динону потянул сквозняк. Он закутался в рубаху поплотнее, но она уже насквозь промокла от пота и почти не грела.

– Зачем вы это делаете? – шепотом спросил он. – Зачем вы это делаете друг с другом?

Стражники переглянулись.

– Жизнь такая, – филосовски пожал плечам первый.

– Ваша жизнь, – Динон бормотал уже совсем тихо, скорее для себя, чем для собеседника, – такая, какой ее делаете вы сами… – Он еще много чего хотел им сказать, но внезапно накативший приступ дурноты заставил его съежиться на скамейке, оберегая обожженный живот от случайных прикосновений складок рубахи.

– Теоретик, – презрительно сказал второй стражник и сплюнул на пол. Пол и без того был изрядно заплеван – видно, теоретиков тут возили нередко.

Остаток пути прошел в молчании. Динон дрожал от холода, тихонько поскуливал от боли, и лишь ощущение приближающейся точки перехода поддерживало в нем волю к жизни. Наконец повозка остановилась, и дверь распахнули снаружи.

– Ну что, где тут твоя точка? – властно спросил средний из сутан, заглянув внутрь повозки.

Динон поднял глаза.

– Еще немного вперед. Я скажу, когда хватит.

Когда до точки оставалась пара десятков шагов, Динон прижался лицом к зарешеченному окну и прохрипел как только мог громко:

– Здесь!

Повозка встала, стражники вытолкали Динона наружу. Из ехавшей позади кареты вылезли трое в сутанах и еще пара человек в форменной одежде. Средняя сутана сделал стражникам знак отпустить Динона. Лишившись опоры, тот едва не упал, но, удержав равновесие, медленно побрел вперед. Он уже слышал голос Дира, ощущал его зов, тянувший его к себе, словно желавший принять в свои объятия замученного и испуганного ребенка.

– Э… куда это он делся? – недоуменно произнес правая сутана.

– Исчез, – констатировал очевидное средний.

Сутаны переглянулись. До сих пор они не рассматривали всерьез возможность такого исхода, поэтому только теперь перед ними со всей неумолимой очевидностью предстала перспектива объяснения с начальством по вопросу куда они дели пленника.

А Динон уже брел по Лесу, с наслаждением вдыхая запах еловой хвои, сырого мха и перегнивших стволов. Его переполняло такое счастье, что он почти забыл о боли. Ему хотелось обнять и поцеловать эту землю, но он не был уверен, что потом найдет в себе силы встать, поэтому ограничился тем, что постоял немного, прислонившись лбом к шершавому стволу.

К вечеру тропа наконец вывела их на наезженную дорогу. Немного поколебавшись, путники двинулись по ней направо. День клонится к вечеру, вокруг нет никаких признаков близости человеческого жилья, и Динон уже начал присматривать полянку для ночлега, когда позади вдруг раздался гулкий перестук копыт и скрип колес. Они остановились в нерешительности, не зная, то ли прятаться, то ли не стоит, но тут из-за поворота выкатилась телега, запряженная ладной рыжей кобылой. В телеге сидят человек шесть молодых парней, частично одетых в военную форму. Правит лошадью плотный лысоватый дядька в форменных штанах и камуфляжной майке. Увидев путников, он натянул вожжи.

– Далёко путь держите? – спросил он, оглядывая их с ног до головы. Взгляд у него цепкий, внимательный, и Динон порадовался, что у них нет при себе оружия.

– В город, – отвечает он.

– Город в другую сторону, – усмехнулся дядька. – А до темноты вам и до ближайшей веси не добраться. Прыгайте на телегу, переночуете у меня, а там поглядим.

Делать нечего – так и не поняв толком, гости они или пленники, Динон и братья забрались на телегу к солдатам, и кобыла бодрой рысью пустилась дальше.

Полчаса спустя дорога вывела их к длинному одноэтажному зданию, стоящему на обширной поляне посреди леса. Чуть позади виднеются хозяйственные постройки и круглая каменная башня саженей семь высотой, едва поднимающаяся над верхушками деревьев. В здании опытный человек безошибочно опознал бы казарму: свежевыкрашенные стены, выметенные до блеска дорожки, аккуратные, но абсолютно безвкусные клумбы и множество прочих деталей, требовавших приложения сил и времени, но не добавлявших ни красоты, ни уюта – все это создает непередаваемую казенную атмосферу, сопутствующую подобным заведениям во всех известных мирах.

Дядька первым спрыгнул с телеги и поворотился к гостям.

– Ну, давайте знакомиться. Меня зовут Базиль, я прапорщик на этой заставе.

Вопреки опасениям Динона, Базиль без возражений принял сочиненную им на ходу легенду («путешествовали и заблудились в лесу») и не выказал никаких особых подозрений на их счет. Похоже, он привез их на заставу из человеколюбия и, не в последнюю очередь, из желания почесать языком с новыми людьми.

Чесать языком он настоящий мастер. Вскоре Динон знает про эту заставу все. Она построена здесь, на краю леса, вдали от человеческих поселений для защиты от драконов, ежесекундно угрожающих обрушиться на мирных жителей Гондваны (так называется эта страна) беспощадным ударом, сметая все на своем пути. Днем и ночью часовые несут дозор на башне, обозревая небо в поисках чудовищных монстров. Иногда драконы действительно пролетают вдалеке – ведь до тепуя отсюда рукой подать, и в таких случаях часовому надлежит тщательно записать пеленг и удаление, а также направление движения объекта, и срочной депешей послать эту важнейшую информацию в столицу.

– А если драконы действительно нападут? – спросил Динон. – Как вы будете от них обороняться с гарнизоном из десятка солдат?

– У нас есть особое оружие, – хитро подмигнул Базиль и вскочил из-за стола. – Пойдемте, посмотрим.

При ближайшем рассмотрении башня оказалась не слишком интересной. Больше всего она напоминает маяк, в незапамятные времена заброшенный мощной волной-цунами на сотни километров от берега. Сложенная из плохо обработанного камня, кое-как скрепленного замешанным на соплях крошащимся раствором, башня представляет собой полый цилиндр с вьющейся вдоль стены ржавой винтовой лестницей, ведущей в единственную комнату наверху. Из комнаты, всю обстановку которой составляют стол, стул и несколько полок с журналами наблюдений, еще одна лесенка ведет на верхнюю площадку башни, огороженную ржавыми леерами. В центре площадки располагается небольшая надстройка, состоящая в основном из окон, что еще больше увеличивает сходство с маяком. В надстройке виднеется дозорный, вытянувшийся по стойке «смирно» при виде начальства, и какая-то замысловатая конструкция, очевидно, бывшая целью их визита.

Базиль провел их внутрь, чтобы все показать подробно. Основной деталью конструкции служит большое круглое зеркало, снабженное блестящей медной дугой с насечками, подвижной линейкой и чем-то вроде маленькой подзорной трубы; вся система, за исключением самого зеркала, изрядно походит на секстан, который Динон видел как-то в одном из своих путешествий. Впрочем, конструкция кажется ему странно знакомой не только по этой причине: очень похожий предмет он встречал где-то совсем недавно, но где именно – не может вспомнить. Зеркало крепится на громоздком штативе, позволяющем разворачивать его в любом направлении и под любым углом к горизонту. Штатив отполирован до блеска, его сочленения – тщательно смазаны, и Базиль с удовольствием продемонстрировал им, как легко и плавно зеркало движется из стороны в сторону.

– Это наше главное оружие, – говорит он. – Когда дракон атакует, зеркало позволяет сфокусировать солнечный луч и направить прямо в глаз зверю. Ослепленный, на некоторое время он теряет ориентацию и становится уязвим для артиллерии.

Фразу про артиллерию Динон решил из вежливости оставить без комментариев – он прекрасно понимает, что никакой артиллерии на заставе нет и в помине. Более того, как раз перед этим Базиль рассказывал, что у них нет и ружей – их отобрали согласно недавнему приказу министерства обороны, поскольку бандитские шайки повадились нападать на заставы с целью захвата огнестрельного оружия.

– Ну а если дракон атакует с теневой стороны? – спросил он вместо этого.

– Зачем ему атаковать с теневой стороны? – удивился Базиль. – Ведь тогда башня будет у него против солнца.

Динон глубокомысленно покивал, стараясь скрыть свое недоумение.

– И часто вам приходится… отражать атаки?

– Пока что, слава богу, ни разу не приходилось. Но мы держим зеркало в боевой готовности. Каждую декаду сюда приезжает офицер из генштаба, чтобы его проверить. Я тоже сперва относился к нему с сомнением, вот как ты сейчас, – Динон отвел глаза, поняв, что ему не удалось скрыть свой скептицизм от проницательного собеседника. – Но потом я решил, что если в штабе его так ценят, значит, это и впрямь серьезное оружие.

Базиль зачехлил зеркало и закончил, обращаясь, как показалось Динону, не столько к гостям, сколько к дозорному солдату, слушавшему развесив уши:

– А наше дело телячье – был приказ держать зеркало в боевой готовности, значит, будем держать. Был приказ отслеживать перемещения драконов – значит, будем отслеживать. Думать да рассуждать – дело офицеров, мы такому не обучены.

Впрочем, когда они снова спустились в казарму и налили еще по чарке домашнего вина (семья Базиля проживает в деревне неподалеку и владеет обширным садом, в уходе за которым активно используются солдаты гарнизона), оказалось, что начальник заставы очень даже склонен к размышлениям и рассуждениям. Диссонанс между декларируемой и наблюдаемой действительностью сформировал у этого неглупого, по-житейски сметливого человека что-то вроде раздвоения личности. Он честный солдат и искренний патриот; он верит, что его дело – защищать Родину по мере сил и способностей. Но идиотизм начальства и несовершенство государственного устройства не могут оставить его равнодушным. Высшие чины регулярно наезжают на заставу отдохнуть и поохотиться и, похоже, уже сидят у Базиля в печенках.

– И ведь стреляют все что попало! – возмущается он. – Утка пролетит – в утку стреляют, дрозд пролетит – и в него шмальнут. Даже подбирать не станут, им главное – убить. Нет, я не против, когда для дела охотятся, но так – это же полное безобразие!

Базиль вздохнул, налил себе и гостям еще вина и продолжил изливать душу:

– А то, бывает, ни с того ни с сего приказ – подготовь нам к завтрему отчет обо всех встречах драконов за крайние два года. Чтобы все в одной табличке, да красивым почерком. А у меня половина солдат полуграмотные, только цифры выводить умеют, буквам не обучены. Вот и сидишь сам, как дурак, с этими журналами, переписываешь, высунув язык. И, главное, кому нужны эти отчеты? Никому не нужны. Я один раз со злости написал им в середине таблицы, мол, видел на небе огненную колесницу, запряженную четверкой крылатых коней… И что, думаете, хоть кто-нибудь это заметил? Черта с два! Зато когда пишешь запрос, на форму там новую или еще на какую надобность, – тут уж изволь обосновать все до последней пуговицы. Нет, серьезно, в последний раз прислали обмундирование без запасных пуговиц. Я им пишу, мол, а пуговицы-то где? А мне в ответ, мол, зачем вам запасные, ведь когда пуговица отрывается, ее можно снова пришить на то же самое место!

– Даа, бюрократы, – сочувственно покивал Динон. Как всякий нормальный человек, он тоже терпеть не может бюрократии, хотя ему не так уж часто приходится с ней сталкиваться.

– А тут еще этот король… – горестно вздохнул Базиль. – Как будто без него проблем было мало.

– А что король? – переспросил Динон.

– А вы что, там у себя про это даже не слышали? Ну даете, я думал наши новости далеко ходят, – покачал головой Базиль и пояснил: – Король у нас сбежал.

– Как – сбежал? – искренне удивился Динон.

– А вот так. Вышел к народу, сказал, мол, надоело мне тут у вас королевствовать, морочное это дело, так что вы тут уж дальше сами как-нибудь, а я пошел. И исчез. Так его никто и не видал с тех самых пор.

– А давно это было?

– Да вот в конце зимы. Месяца три тому назад.

– И кто же теперь управляет страной?

– Да страной-то у нас завсегда управлял парламент. Но без короля все равно как-то не того… В столице смута, в народе депрессия, еда дорожает, деньги дешевеют. А уж на армии все это сказывается в первую очередь, – снова вздохнул начальник заставы и одним глотком допил из кружки остатки вина. – Ну да ладно, хватит лясы точить, пора и на боковую.

Уже ночью, ворочаясь на скрипучей койке и перебирая в памяти события дня, Динон вдруг вспомнил, где он раньше видел конструкцию, очень похожую на «особое оружие» Базиля. Такое же зеркало с угломерной дугой возвышалось в углу комнаты Джеда, где они ужинали в самый первый день.

Через пару часов они вышли из леса на всхолмленную равнину, покрытую возделанными полями. Дорога извивается между холмов, как будто ее прокладывали спаривающиеся гадюки. Лишь ближе к вечеру она вливается в широкий, прямой наезженный тракт. Следуя полученным от Базиля инструкциям, путники повернули налево и устало побрели по тракту. Шагать по этому сельскохозяйственному ландшафту гораздо тяжелее, чем по лесу. Во-первых, жарко, и тени деревьев не заслоняют от солнца. Во-вторых, унылое однообразие пейзажа очень быстро начинает действовать на нервы и создает ощущение, что ты не движешься, а стоишь на месте.

Уже на закате они подходят к деревне, в которой им советовал ночевать начальник заставы. Здесь живет его старая знакомая – старуха-травница, страдающая ксенофобией чуть в меньшей степени, чем односельчане. Деревня довольно убогая – десяток покосившихся хижин, сонные запыленные куры да горшки на плетнях. Найдя по описанию нужный дом, Динон толкнул калитку, вошел во двор и постучал в дверь. Братья осторожно следуют за ним по пятам.

Дверь открыла не старуха, а молодая девушка. Лицо ее не выражает ни малейшего дружелюбия, а при виде троих парней и вовсе окаменело.

– Старухи дома нет, она в соседней деревне роды принимает, – сказала девушка и попыталась закрыть дверь.

– Постой, – быстро проговорил Динон, – мы от прапорщика Базиля, он передавал поклон и сказал, что тут можно переночевать.

Девица замешкалась. Видно, что незваные гости ей совсем не по нраву.

– Но если мы не вовремя, мы можем переночевать и на улице, – добавил Динон.

Это помогло – она распахнула дверь и угрюмо кивнула.

– Заходите.

За дверью оказались полутемные сени, открывающиеся в тесную закопченную кухню, увешанную связками сушащихся трав и грибов. Пахнет дымом, хлебом, чабрецом, зубровкой и еще какими-то незнакомыми травами. Всю обстановку кухни составляют небольшая беленая печь, уставленная глиняными горшками различных форм и размеров, и потемневший от времени дубовый стол с двумя лавками. На одной из лавок сидит тощая полосатая кошка. Злобно зыркнув на гостей совиными глазами, она спрыгнула под стол и растворилась в полумраке. Динон и Рийн устало опустились на лавки, а Эйн задержался у входа, рассматривая пучки сушеной травы, свисающие с растянутой поперек комнаты веревки.

– Спать вон там будете, – бросила девушка, махнув рукой в сторону дверного проема, открывающегося в комнатушку с лавками вдоль стен, также завешанную сушеными травами.

– Послушай, – как можно более убедительно произносит Динон, – мы с утра ничего не ели. Ты не могла бы дать нам какой-нибудь еды? Мы заплатим, у нас есть деньги, – он протягивает ей пригорошню монет, предусмотрительно выложенных в карман из объемного кошелька, выданного ему драконом.

Девушка берет один медный кругляш и рассматривает его.

– Это лавразийские деньги, здесь не в ходу они. Вы их в городе поменять можете, но в деревне бесполезны они. – Она вложила монету обратно в ладонь Динона. – У меня немного хлеба и сыра есть, бесплатно. – Она выходит в сени и тут же возвращается с большим ломтем мягкого сыра в глиняной плошке. Поставив его на стол перед гостями, она нашарила на полке в темном углу кухни какой-то сверток, оказавшийся завернутой в тряпицу краюхой хлеба. Дополнив меню кувшином воды, она собралась было уйти, но наткнулась на Эйна, продолжающего изучать ассортимент сушеных трав.

– Багульник, девясил, зверобой, пустырник, – говорит он как бы про себя, разглядывая абсолютно одинаковые с виду коричневые пучки. – Ого, да это лаванда! – он протянул руку и вопросительно посмотрел на хозяйку. – Можно кусочек?

Та кивнула, на ее лице наконец исчезло выражение брезгливого раздражения и появился сдержанный интерес. Эйн отломил веточку и растер ее в пальцах, наполнив кухню ароматом свежевыстиранного белья.

– Люблю этот запах, – с улыбкой говорит он. – Где же ты собираешь такие травы? Они растут в лесу, а тут кругом одни поля.

– Не совсем, – девушка внимательно рассматривает собеседника, словно пытаясь обнаружить в нем какой-нибудь подвох. – Тут перелески есть поблизости. А некоторые прямо у нас в огороде растут.

– Серьезно? Лесные травы – в огороде? – восхитился Эйн. – Как же ты их выращиваешь? Можно посмотреть?

Девушка как будто смутилась.

– Мне еще коз подоить нужно, – отведя глаза, пробормотала она. – Поешь, потом приходи.

Хозяйка уходит, оставив гостей доедать остатки хлеба и сыра, за что они принялись с большим энтузиазмом. Темнеет, и Динон зажигает стоящую посреди стола свечу от своей бензиновой зажигалки. Как всегда, братья завороженно наблюдают за процессом и с уважением провожают глазами возвращающуюся в карман вещицу.

Когда с едой покончено, Эйн поднялся и собрал глиняные плошки.

– Вы идите ложитесь, я помою посуду и приду, – бросил он и исчез за дверью.

Динон и Рийн достали из вещмешков одеяла и отправились в отведенную им комнатушку. Рийн необычно молчалив – за весь вечер он не произнес ни слова, но Динон поначалу не придает этому значения. Когда они улеглись на лавки, Рийн потянулся к свече, намереваясь ее задуть.

– Не гаси, – остановил его Динон, – Эйн, как придет, погасит.

– Он не придет, – мрачно ответил Рийн. – Видел, как он смотрел на эту девку? Я его знаю. Он не придет.

Динон удивился про себя – серьезный, рассудительный Эйн никак не вписывается в образ легкомысленного ловеласа. Да и девица, прямо скажем, та еще…

– Гм, мне она не показалась особенно приветливой… – осторожно говорит он.

– Ничего, ему нормально. Он умеет.

Голос Рийна слегка дрожит, – кажется, он сейчас расплачется. И еще что-то такое есть в его интонациях – злоба, тоска, отчаяние? С чего бы?

– Не расстраивайся ты так, – успокаивающе сказал Динон. – Девушек много, хватит и на тебя.

И сразу пожалел об этом. Рийн бросил на него взгляд, полный испепеляющей злобы. И отвернулся.

– Девушек-то много, – глухо проговорил он. – А вот брат у меня один.

Динон удивился еще сильнее. Ревновать брата к девушке? Подобная расстановка сил ему совершенно недоступна. У его собственного старшего брата постоянно заводились какие-то бабы, некоторые даже задерживались настолько, что Динон успевал запомнить их в лицо и по имени. Но ему никогда, ни при каких обстоятельствах не пришло бы в голову ревновать брата к одной из этих барышень.

– Да ладно тебе, – примиряюще говорит он. – От него не убудет.

Рийн тоскливо вздохнул и провел рукой над свечой, так, что огонек коснулся пальцев.

– Ты не понимаешь. Эйн – он искренний. Во всем. У него так не бывает, чтобы девка на одну ночь. Если уж он кого-то любит, то по-настоящему. Каждую из них, каждый раз – по настоящему. Не важно, на неделю или на год…

Утро выдалось серым и пасмурным, да и настроение в маленьком отряде немногим лучше. Рийн и вовсе мрачнее тучи и не разговаривает с братом. Эйн не обращает на него внимания и шагает по дороге, погруженный в свои мысли. С утра хозяйка даже не вышла попрощаться, и Динон теряется в догадках, что же у них там произошло.

Им нужно спешить – конёбус до столицы выезжает через пару часов, а до городка, откуда он отправляется, еще идти и идти. Быстрый темп не располагает к разговорам, но слишком уж тягостно повисшее молчание, и Динон решается его нарушить.

– Какое серое утро, – невинно говорит он. – Ненавижу так рано вставать. А ты, Рийн?

– Я нормально. А вот Эйн с удовольствием бы остался в кровати. Если то, на чем спят в этой халупе, можно назвать кроватями.

– Тебе следовало бы быть благодарным за ночлег, – меланхолично отозвался его брат.

– Черта с два! – возмутился Рийн. – Я бы лучше в лесу переночевал. Ну, или в поле, – добавляет он, вспомнив, что с лесами в окрестностях Воямполки были некоторые проблемы.

– Крестьяне забили бы тебя граблями за порчу посевов, – ехидно предположил Динон.

– Плевать. Все лучше, чем в доме с этой девкой.

– Да ладно тебе, вполне симпатичная девушка. Ну, может, немного суровая, но наверно и жизнь у нее несладкая. А вот Эйн с ней, вроде бы, поладил. А, Эйн? Как она тебе?

– Эта девушка – как сильно натянутая струна, – задумчиво говорит Эйн. – Тронь ее – и она зазвучит. Дерни сильнее – и она порвется.

Рийн презрительно фыркнул и отвернулся.

Конёбус оказался длинным неказистым фургоном, запряженным четверкой пыльных лошадей. В фургон при желании может влезть дюжина пассажиров, но сегодня кроме Динона и братьев воспользоваться общественным транспортом решили всего четверо. Наверное, поэтому кучер без возражений принял в уплату лавразийские монеты (по удовлетворенному выражению его лица Динон понял, что с них содрали как минимум вдвое дороже обычной цены за проезд).

Изнутри фургон оказался ничуть не лучше, чем выглядит снаружи – узкие деревянные скамьи вдоль стен явно рассчитаны на максимум пассажиров при минимуме удобств. В крошечные окошки мало что видно, но даже эта малость навевает невыносимую скуку: все те же бесконечные поля, успевшие набить оскомину за время вчерашнего марш-броска. Несколько раз конёбус останавливается в каких-то провинциальных городках, таких же сонных и невзрачных, как и место отправления: однообразные беленые дома, крытые соломой или красной черепицей, тощие улыбчивые собаки, подходившие к пассажирам осведомиться, нету ли чего вкусненького, и угрюмые местные жители, провожавшие приезжих неодобрительными взглядами даже после удачной сделки по продаже печеных корнеплодов неизвестной Динону разновидности.

Час за часом конёбус вяло тащится по этой унылой местности. Порой лошади, понукаемые кучером, переходят на меланхоличную рысь, и фургон начинает немилосердно скрипеть и подпрыгивать на каждой кочке, отчего пассажиры то и дело стукаются затылками и хватаются за что попало в тщетной попытке удержаться на жестких сиденьях.

После очередного рывка сидящий напротив братьев пожилой фермер не выдержал и разразился длинной тирадой про правительство, налоги и дороги. Как всегда бывает в таких случаях, актуальная тема сразу находит отклик в рядах слушателей. Вскоре путешественники оказываются в самом центре оживленной дискуссии о животрепещущих общественно-политических проблемах.

– Сколько лет уже по этому тракту ездю, и с каждым годом все хужее и хужее! – сетует пожилая тетка с корзинкой, из которой на ухабах доносится отчетливое кудахтанье. – Дождями размоить, телегами раскатаить, ни проехать, ни пройтить.

– Когда совсем худо становится, они ямы засыпют щебенкой, и все, ремонт окончен, – поддакнул молодой парень с поношенным, как старая портянка, лицом. – Разве так дороги чинют? Нужно полотно снимать и отсыпать сызнова.

– А вы видели, какие дороги в Лавразии? – спрашивает толстяк с пористым носом и обвисшими щеками, обдавая собеседников похмельным перегаром. – Великолепные дороги, ровные как струна, гладкие как стекло! Наши все валят на климат, но ведь врут – в Лавразии климат точно такой же!

– Да уж, наши ничего толком сделать не могють, – пригорюнилась тетка.

– А вот и неправда, все они могут, когда захотят, – возражает фермер. – Недавно новую дачу нашему генералу отгрохали – залюбуешься, и дорога к ней прямая, ровная, гони хоть во весь опор. А как для народа что сделать – хрен дождешься от них.

– Ну ладно вам, заладили тоже, – махнул рукой парень. – Они ведь почему дороги не строют? Потому что все одно же все украдут. Я знаю, у меня свояк в бригаде работал. Тысячу рандов на ремонт выделют – засыпют ямы щебенкой. Сто тысяч рандов выделют – все равно засыпют ямы щебенкой, а остальное разворуют.

– А я вот еще слыхал, – вставил толстяк, – что нынче пошла такая мода – как объявят торги на ремонт дороги, так шустрые ребята быстренько создают товарищество и на торгах обещают сделать задешево. А по закону выигрывает тот, у кого меньше цена. Ну, так вот они и выигрывают, денежки забирают и ищи-свищи. Были б обычные люди, ясное дело, нашли бы, но у этих кумовья в министерстве, им все сходит с рук.

– Да, и такое бывает, – подтвердил парень. – Воруют кто как могет. Такой уж у нас народ.

– При чем тут народ? – вскинулся фермер. – Правительство не может проследить, куда деньги уходят, а ты все на народ валишь. Дачи им тоже народ строит, но дороги там куда как получше.

– Ну а я вот слыхал, что каждый народ имеет то правительство, какое заслужил, – заявил толстяк. – Так что неча на верхи кивать, погляделся бы лучше в зеркало. А то от нас вон даже король сбежал.

После этой фразы в фургоне повисло угрюмое молчание. Похоже, они и вправду сожалеют о своем короле, с удивлением думает Динон. Это странно. Большинство королей, в чьих владениях ему доводилось побывать, оказывались довольно неприятными личностями. Впрочем, в народе их и вправду часто любили. Или ненавидели – это как повезет.

– А вы, хлопчики, откуда будете? – тетка обратила внимание на трех попутчиков, которые не принимали участие в обсуждении.

– Да мы с заставы едем, – быстро отвечает Динон, автоматически подстраиваясь под местный говор.

– Дембеля, что ли? – вставил толстяк.

Динон не понял, но на всякий случай утвердительно кивнул.

– Житья нету от ваших драконов, – пожаловалась тетка, как будто они лично были в этом виноваты. – И шой-то им от нас надыть?

– Чего это тебе житья нет? – повернулся к ней фермер. – Ты хоть раз дракона живьем видела?

– Видела, не видела – какая разница? – огрызнулась тетка. – За них налогов знаешь скока деруть! Мой сын в том году зерно продал – треть выручки забрали. А в этом уже половину! И как жить?

– А драконы-то тут причем? Они что ли с тебя налоги дерут?

– Ты дурак совсем? – возмутилась тетка. Фургон в очередной раз подпрыгивает, и из ее корзинки, словно в поддержку хозяйки, доносится осуждающее кудахтанье. – Налоги-то на драконов деруть! Чтобы заставы содержать и их вон, дармоедов, кормить! – последнее предназначается Динону с братьями.

– И что, они, по-твоему, с того года стали больше есть? – фермер смерил троих парней оценивающим взглядом. – По ним и не скажешь. Дура ты деревенская, вот что я тебе скажу. На налоги генералы наши дачи себе строят, а драконы тут ваще ни при чем.

Тетка принимается многословно отбрехиваться. Генералов она не любит, но все-таки верит, что они охраняют народ от атаки злобных монстров; фермер ее высмеял, но убедить так и не смог. Потом толстяк ни с того ни с сего начал рассказывать, какие заставы в Лавразии; разговор плавно перетек на заграничные дела, а затем и вовсе иссяк. В фургоне жарко и пыльно, и пассажиров, несмотря на тряску, постепенно сморило одного за другим.

Ближе к вечеру местность наконец изменилась – унылые поля все чаще перемежаются перелесками, а за окном то и дело мелькают изысканные усадьбы с аккуратно подстриженными живыми изгородями. Почуяв близкий отдых, лошади припустили быстрее, и вскоре колеса фургона застучали по булыжнику городских улиц.

Конёбус остановился на небольшой площади. Кучер куда-то быстро скрылся, не потрудившись даже объявить конечную остановку. Прочие пассажиры тоже бодро повыпрыгивали из фургона и разбрелись кто куда, оставив Динона и братьев наедине с четверкой лошадей, выжидательно поглядывающих на двуногих в том смысле, что неплохо бы их наконец выпрячь и покормить. Динон с ними абсолютно согласен, но не обладает необходимыми полномочиями, поэтому он решительно ведет своих спутников прочь – вглубь лабиринта узеньких переулков, туда, где, по его расчетам, должен находиться центр города.

Чутье горожанина его не подвело – вскоре они выходят на широкую и почти прямую улицу, подающую надежды на близость какой-нибудь гостиницы. Им и впрямь попалось несколько подходящих заведений, но все они почему-то закрыты. Вообще город выглядит странно пустынным: еще не стемнело, но на улицах лишь изредка попадаются прохожие, спешащие куда-то по своим делам.

Через пару кварталов они вышли на площадь, посвященную какому-то местному военачальнику – в центре ее красуется позеленевший от времени бронзовый всадник на постаменте.

– Что это? – спрашивает Рийн, удивленно разглядывая статую.

– Памятник, – скривившись, отвечает рейнджер. Он не любит памятники. В Дире их нет, и, столкнувшись с ними впервые в чужих мирах, Динон сразу проникся отвращением к этому варварскому обычаю.

– Что такое памятник? – не отстает Рийн.

– Вытесанное из камня или отлитое из металла изображение какого-то человека. Обычно какого-нибудь убийцы.

– Убийцы? Зачем же его делают? В наказание?

– В благодарность. И чем больше людей убил человек, тем больше и роскошнее памятник. Чаще всего их ставят знаменитым военачальникам, под руководством которых погибли тысячи людей, либо правителям, затеявшим кровопролитные войны. Иногда – просто сумасбродным королям, разными пакостями оставившим по себе долгую память. Гораздо реже – писателям или поэтам, воспевавшим кровавые битвы. А уж памятники врачам или учителям я вообще ни разу не встречал.

Рийн недоуменно смотрит на Динона, потом на памятник и опять на Динона. Похоже, он не очень-то понял, о чем речь. Но, против обыкновения, на этот раз решил не вдаваться в подробности, вместо этого сменив тему на более насущную:

– Ну хорошо, а ночевать-то мы где будем?

– Пошли дальше, – вздохнул рейнджер. – Должна же тут быть хоть какая-то гостиница.

Угрюмо прошагав еще пару пустынных кварталов, они наконец увидели впереди гостеприимно освещенное крыльцо трактира с многообещающей вывеской, предлагающей гостям города обед и ночлег. Когда Динон толкнул дверь, по пустому холлу разнесся звон дверного колокольчика, и вскоре из глубины заведения послышались поспешные шаги. Вывернувший из-за угла человек выглядит как типичный трактирщик: полный, слегка лысоватый, в штанах с подтяжками и рубахе с закатанными до локтей рукавами, открывающими крепкие волосатые руки.

– Вечер добрый! – с радушной улыбкой обратился он к посетителям. – Чем могу служить?

– Нам нужен ночлег, – с надеждой говорит Динон. – У вас есть свободные комнаты?

– Есть, есть, все есть, – хозяин замахал руками, приглашая гостей вглубь заведения. – Свободных комнат у нас сколько угодно. Нынче мало кто путешествует. Вы к нам надолго?

– Не знаю, – нерешительно отвечает Динон. – Возможно, мы задержимся на день-другой.

– Отлично, отлично, буду только рад. У нас тут и комнаты, и харчевня внизу, и ванная комната по высшим стандартам – все, что нужно для комфорта.

– А такие деньги в уплату вы принимаете? – Динон протянул трактирщику пригорошню монет из драконьего кошелька. Хозяин взял пару кругляшей, повертел в руках и с сожалением вернул их рейнджеру.

– Лавразийские юни – хорошая валюта, но в городе запрещено ее обращение. Поменяй их завтра на ранды в банке, тогда и заплатишь.

Трактирщик проводил их в просторный трехместный номер, предложив спускаться вниз к ужину, когда они отдохнут с дороги. Но есть им хочется гораздо сильнее, чем отдыхать, поэтому, едва умывшись и переведя дух, они отправились в нижний зал, выполняющий функции харчевни.

Там так же пустынно, как и повсюду в этом вымершем городе. Кроме хозяина и щуплого поваренка, суетящегося на кухне, лишь один человек расположился за столиком в углу с бутылкой вина и тарелкой какой-то снеди. Он сдержанно кивнул вновьприбывшим, окинув их пристальным взглядом из-под приспущенных век. Динон кивнул в ответ и поспешно отвернулся. Ему не слишком понравился неприветливый постоялец, но через минуту он забыл о незнакомце, так как его вниманием целиком завладел хозяин трактира с долгожданным ужином.

Наполнив тарелки и кружки, хозяин присел к столу, явно намереваясь развлечь гостей застольной беседой. Чтобы предотвратить вопросы о гражданстве и цели их путешествия, Динон решительно берет инициативу в свои руки. После обычного в таких случаях обмена любезностями он принялся расспрашивать трактирщика о здешних делах.

– Чем занимаются жители вашего города? – поинтересовался он для начала.

– Торговлей, – не задумываясь, отвечает хозяин.

– Торговлей чем?

– Всем.

– Как это? Ведь чтобы торговать, надо что-то производить?

– Зачем? Можно ввезти из-за границы. Так дешевле. У нас очень дорогая рабочая сила. Товары, произведенные в Пангее или Лавразии, стоят в пять-десять раз дешевле, чем сделанные у нас. – Хозяин задумчиво почесал ухо и продолжил. – Лет сто назад, говорят, у нас тут была гильдия ремесленников – одна из лучших. Наши товары ценились во всех городах на тысячу верст вокруг. У меня до сих пор хранятся дорожные башмаки моего деда, им сносу нет, три поколения в них ходило, а они как новые, вот какие вещи тогда делали. А потом какой-то умник вдруг решил, что выгоднее делать плохие вещи: во первых, они дешевле, а во-вторых, они быстро ломаются, и к вам приходят купить новую. И этот хлам быстро заполонил рынок.

– Но почему? Неужели люди предпочитают плохие вещи хорошим? – удивился Динон.

– Ну вот представьте, скажем, вы в месяц зарабатываете сто рандов. Вам нужны башмаки. Вы идете в лавку и видите там хорошие башмаки за пятьдесят рандов и плохие за пять. А вам на эти сто рандов еще месяц кормить семью, поэтому вы купите за пять, хоть и знаете, что они развалятся через полгода и вам придется покупать новые, а башмаки за пятьдесят прослужили бы вам полжизни. Но вам некогда думать о будущем, башмаки вам нужны вот прямо сейчас и деньги тоже нужны позарез. А большинство людей ведь так и живут, поэтому дешевка быстро вытеснила качественные вещи, и наши ремесленники остались без работы. Делать барахло им не было смысла – с этой работой справится любая криворукая мартышка из Лавразии, поэтому большинство подалось в торговлю. Осталась пара самых-самых, тех, что шьют и мастерят для короля и придворных, но простым смертным их услуги не по карману.

– То есть, все товары вы теперь ввозите из-за границы?

– Да, почти все. Кроме пива, разве что. Пиво у нас пьют только свежее, никто не станет пить мертвое бутылочное пиво, как эти дикари в Лавразии. Поэтому пивовары – единственные, пожалуй, кто у нас что-то производит.

– Да, пиво у вас отличное, – вполне искренне подтвердил Динон, сделав большой глоток из пенной кружки. Хозяин просиял и даже слегка приосанился. – Но если вы ничего другого не производите, откуда же берутся деньги, чтобы покупать все из-за границы?

– Как откуда? – удивился хозяин. – Ну вот смотрите, один торговец привозит товар и продает его другому. Тот на эти деньги привозит другой товар и продает его первому, который покупает его на деньги, вырученные от продажи первого товара. Что тут непонятного?

Динон почесал в затылке. Экономика никогда не была его сильной стороной. Вроде бы в нарисованной хозяином картине финансовых потоков нет видимого противоречия, но что-то в ней кажется неестественным, как в вечном двигателе первого рода или в человеке, вытаскивающем себя за волосы из болота.

– Ну хорошо, – сдается наконец он, – но почему тогда сейчас у вас ничего не покупают? Лавки закрыты, на улицах пусто…

– Смута, – пожал плечами хозяин. – Ни у кого нет денег.

– Были – и вдруг не стало? Куда ж они делись-то?

Хозяин вздохнул и начал объяснять, медленно и методично, как ребенку или клиническому идиоту:

– Я живу за счет того, что сдаю людям номера и кормлю их в харчевне. У людей нет денег – они не останавливаются в гостинице, не идут обедать в харчевню, не платят мне деньги, у меня нет денег. У меня нет денег – я не покупаю мясо у мясника, зелень у зеленщика, сдобу у булочника. Моя жена не покупает себе всякую там бижутерию и прочую женскую хрень в лавке. Мы не покупаем детям новые игрушки. В результате у мясника, зеленщика, булочника, лавочника и продавца игрушек тоже нет денег. Они не идут вечером ко мне в харчевню обедать и даже пиво пить уже не идут, потому что дешевле купить его сразу у пивовара. В итоге денег нет ни у кого, кроме торговцев самым насущным, вроде пива или хлеба. Поэтому вся торговля замирает, а так как торговля для нас все, то жизнь всего города останавливается.

Динон прокрутил в голове описанную картину.

– Но не могут же деньги вот просто так взять и исчезнуть! Люди перестают их тратить, это я понял, но ведь у каждого есть какие-то накопления…

– Конечно, – перебивает хозяин, – и накопления эти тают с каждым днем.

– Почему? Если их не тратят…

– Потому что ранд падает. В Лавразии, в Пангее, в других странах видят, что дела наши плохи, и понимают, что ранд, который раньше был самой твердой валютой, скоро стремительно подешевеет. И начинают свои сбережения, которые многие хранили в рандах, переводить в другие валюты. Все хотят продать ранд, никто не хочет покупать, поэтому он быстро падает. Узнав об этом, в нашем городе жители тоже начинают переводить сбережения в другие валюты, в результате ранд падает еще быстрее. Из-за падения курса я потерял уже больше сотни рандов! – хозяин подпер голову руками и горестно вздохнул, погружаясь в невеселые финансовые раздумья. – Ну я-то ладно, у меня хоть таверна есть. А вот его отец, – он кивает на мальчишку-поваренка, отскребающего жир с плиты, – потерял почти все свои сбережения. Накопил сыну на образование, собирался через пару лет выйти на пенсию – и все в трубу! Теперь работает с утра до ночи извозчиком, а мальчишка у меня на кухне ишачит. И таких у нас пол-города.

Динон сочувственно покосился на поваренка. Парнишка выглядит усталым и подавленным.

– И все это – только из-за того, что от вас сбежал король?

– Конечно, а по-твоему этого мало? Народу нужен король, – торжественно произносит хозяин, явно цитируя. – Нет короля – нет уверенности в завтрашнем дне.

На следующее утро, поменяв деньги в банке и расплатившись за постой, Динон решил посетить библиотеку, о которой узнал от хозяина. Эйн и Рийн остались в трактире – город им не по душе. Так даже лучше – в одиночку рейнджер привлекает меньше внимания.

Библиотека располагается в центре города, так что Динон без труда разыскал трехэтажное здание из серого камня, служащее местным жителям складом знаний. За конторкой у входа сидит тощий длинноносый библиотекарь, чем-то похожий на монаха со средневековой гравюры.

– Здравейте, – по-местному поздоровался Динон, но это не помогло: библиотекарь все равно сразу распознал чуждый акцент и подозрительно уставился на незнакомца.

– Я здесь проездом, – сказал рейнджер, чтобы сразу развеять все подозрения, – и я слышал, что у вас в библиотеке отличная коллекция книг о драконах. – Он решил, что небольшая лесть делу не помешает. Так оно и вышло – библиотекарь посмотрел на посетителя гораздо более благосклонно.

– М-да, что-то такое у нас есть… – невнятно пробормотал он и подозрительно спросил: – А почему именно о драконах? У нас вообще неплохая коллекция, если хотите знать.

– Да, да, я слышал об этом, – соврал Динон, – но я интересуюсь драконами. У нас их нет, и почитать о них негде. А у вас они рядом, и знающие люди наверняка написали о них много всего интересного.

– Хорошо, драконы так драконы, – пожал плечами библиотекарь. – Подождите здесь, я пойду посмотрю, – и он шаркая удалился в глубины книгохранилища.

Пока он отсутствует, Динон рассеяно осматривает помещение. Трудно сказать, что было в этом здании до библиотеки, но на отделку не поскупились: карнизы изгибаются каменными грифонами, стены покрыты деревянными панелями с искусной резьбой. В этом великолепии простые полки с книгами смотрятся как-то неуместно, как университетский профессор, приглашенный на званый обед у аристократов для развлечения гостей.

Наконец библиотекарь возвращается, таща увесистую стопку книг. Водрузив ее на конторку перед Диноном, он принялся объяснять будущему читателю правила обращения с рукописными книгами. Книги дорогие, ценные, поэтому список правил изрядной длины.

– А печатных книг у вас не бывает? – спросил Динон, внимательно дослушав до конца.

Лицо библиотекаря мгновенно посуровело.

– Печатные книги! – с нескрываемым отвращением произносит он. – Вы, молодой человек, не знаете, о чем говорите. Печатный станок – это величайшее зло нашего века!

– Да? – искренне удивился Динон. Он никак не ожидал услышать подобное утверждение из уст библиотекаря. – А почему?

– Он позволяет бесконтрольно размножать книги. Любой безграмотный толстосум, способный раскошелиться на печатный станок, может напечатать сколько угодно копий любой книги!

– И что в этом плохого? – осторожно спросил Динон.

– Как что плохого?! – возмутился библиотекарь. – Вы не понимаете! Человек пишет книгу, нанимает писцов, чтобы сделать несколько копий, продает их и получает за это гонорар. А печатным станком можно быстро и без труда нашлепать их сколько угодно. Кто будет покупать рукописную книгу у автора, когда можно гораздо дешевле купить пиратскую печатную копию? И на что же тогда жить тем, кто пишет книги? А? На что, как вы думаете? – библиотекарь яростно ткнул пальцем Динону почти в нос.

– Если честно, я вообще об этом не думал, – отстранившись, отвечает Динон. – Я думал, писателям важно, чтобы их книги прочитало как можно больше людей.

– Ха! Типичные рассуждения дилетанта. Голодный фанатик, строчащий свой шедевр ради идеи – отвратительный штамп, придуманный недалекими газетчиками! Всякий труд должен быть оплачен, особенно интеллектуальный. Настоящие шедевры создаются только на сытый желудок. Печатные станки – проклятье для настоящей литературы. Уже сейчас рукописные книги покупают только богачи или коллекционеры. Все прочие довольствуются печатным хламом. Если так пойдет дальше, писать книги станет некому, и страна погрузится в темное средневековье.

Приняв от библиотекаря увесистую стопку, Динон прошел в небольшой читальный зал, отгороженный книжными стеллажами. Обстановка зала в целом абсолютно непримечательна, за исключением большого плаката на стене, крупными округлыми буквами сообщающего:

«Наше государство не может рассчитывать на построение эффективной экономики, не обеспечивая эффективную защиту интеллектуальной собственности. Наше общество не может быть носителем инноваций, если значение интеллектуального труда девальвировано».

Динон пожал плечами и плюхнул стопку на ближайший стол. Разложив книги ровным слоем, чтобы оценить масштаб катастрофы, он бережно взял в руки самый толстый том. На искусно оформленной обложке из тисненой кожи красуется блестящая латунная бирка, на которой гордо вычеканено «Лицензионная копия».

Человек за соседним столом глянул на книгу в руках Динона.

– Интересуетесь драконами?

– Да, немного, – осторожно отвечает рейнджер.

– Напрасно. В них нет ничего примечательного. Это просто очень крупные летающие животные. Все, что пишут об их якобы разуме и сверхъестественных способностях – полная чушь.

– Да? – вежливо поддакнул Динон. – А вы…?

– Академик Стоум. Метаученый, занимаюсь изучением феномена экзистенциального дуализма.

– Чем, простите?

– Феноменом экзистенциального дуализма, – академик явно оживился, почувствовав в слушателе интерес к своим изысканиям. – Видите ли, существуют вещи и явления, которые одновременно реальны и нереальны. То есть, в одно и то же время они и существуют, и не существуют.

– Как же вы их изучаете, если не уверены даже, что они существуют?

– Я не говорил, что я в чем-то не уверен. Я абсолютно уверен, что то, что я изучаю, одновременно и существует, и не существует. Оно обладает свойствами как реальных, так и нереальных объектов. Свойство реальных объектов – то, что оно существует. Свойство нереальных – то, что оно проявляется не всегда, и вероятность его проявления обратно пропорциональна скептицизму наблюдателей. Взять хотя бы телепатию. Это очень тонкий процесс, требующий полной гармонизации ауры между читающим и читаемым. А теперь представьте себе, что в одной комнате с ними находится скептически настроенный наблюдатель. Он ведь собьет им всю гармонию! Естественно, у них ничего не получится. Наблюдатель неизбежно влияет на наблюдаемое, вы ведь знаете об этом?

Динон промычал в ответ что-то неопределенное, но общительный академик воспринял это как знак согласия и одобрения.

– Ну вот, сразу видно умного человека. Не то что эти кретины из комиссии по лженауке. Это же надо придумать такое – комиссия по лженауке! И эти профаны еще считают, что своими идиотскими экспериментами они доказали несостоятельность метафизики! Им даже в голову не приходит, что одним своим неверием, одним лишь своим ослиным скептицизмом они уничтожают саму возможность обнаружить метафизические явления!

Высказавшись и осознав, что собеседник не собирается ни спорить с ним, ни поддакивать его рассуждениям, академик вернулся к изучению разложенных на его столе литературных источников. Краем глаза Динон заметил, что на развороте толстого тома изображена сложная схема из планет и созвездий, а лежащая рядом тоненькая брошюра называется почему-то «Память воды».

Для начала рейнджер выбрал из стопки книгу, которая написана языком, максимально близким к дирскому койне. Книжка называется «Крылатый бог», и на обложке искусно изображен стоящий на задних лапах дракон с распростертыми крыльями. Содержание, впрочем, оказалось малоинтересным: основную часть книги составляют записанные с чужих слов истории о встречах людей с драконами, а также советы, как такой встречи избежать и что делать, если она все-таки произошла. В целом, драконы в книжке, в полном согласии с концепцией академика Стоума, рассматриваются как крупные опасные животные, и не более того. Последняя глава посвящена какой-то «трофейной охоте», Динон даже вчитался в нее из любопытства, что же это за охота такая. Выяснилось, что существуют, оказывается, люди, которые охотятся не для еды, а чтобы добыть и повесить на стену над камином рога оленя или голову тигра. Автор книги был горячим приверженцем этой охоты, он активно продвигает идею о том, что трофейная охота способствует сохранению животных. Удивившись такому странному логическому выверту, Динон стал читать дальше. Оказывается, такая охота приносит хорошую прибыль местным жителям, так что им становится выгодно охранять трофейных животных и их среду обитания. Заканчивалась глава невнятными рассуждениями о необходимости введения трофейной охоты на драконов. Динон попытался себе представить охотника, с небольшой катапультой продирающегося через лес к Башне с целью заполучить шкуру Золотого дракона и повесить у себя над камином. Картинка получалась какая-то идиотская. Динон вздохнул, отложил книгу и взялся за следующий том.

Пролистав еще пару фолиантов и не найдя в них ничего для себя полезного, Динон решил сходить в кофейню, которую приметил по дороге. Кофейня располагается в том же здании, и основные ее посетители – как раз читатели библиотеки. Сейчас, по кризисному времени, она почти пуста. Лишь за одним из столиков сидят двое, обложившись кофейными чашками и листами исписанной бумаги. Один из них декламирует вслух, другой торопливо записывает. Миловидная девушка-продавщица внимательно слушает, облокотившись на прилавок.

Взяв чашку кофе и пару аппетитных на вид пончиков, Динон уселся за столик у окна и волей-неволей стал слушать декламатора.

– «…получив удар в шею, упал в грязь, кровь из артерии брызнула на сапоги переступившего через него воина. Он широким взмахом отразил выпад второго разбойника, развернулся и молниеносным ударом разделал его от ключицы до бедра, ударив самым концом меча. Разбойник выпустил меч, но не упал, только согнулся и обеими руками схватился за грудь и живот, а из-под ладоней хлестала кровь. Воин увернулся от удара третьего разбойника, парировал нападение четвертого и рубанул второго еще раз. Размозжил ему висок. Разбойник упал в лужу собственной крови, смешанной с грязью.»

Декламатор остановился перевести дух и отхлебнул кофе. Писец торопливо скребет пером по бумаге. Дождавшись, когда он закончит, декламатор протянул руку:

– Дай прочитаю.

Пробежал глазами написанное, задумчиво повторил:

– Упал в лужу собственной крови, смешанной с грязью… – и неожиданно повернулся к Динону. – Вы здесь впервые? Как вам нравится мой новый роман?

– Роман? – удивленно переспросил Динон. Он как раз подумывал, не переместиться ли ему с кофе и пончиками куда-нибудь, где не читают вслух всякую гадость. – То, что вы только что декламировали – это ваш роман?

– Ну да, – нетерпеливо отвечает декламатор. – Я писатель, модный успешный писатель. Пишу горячую прозу – погони, схватки, дуэли, кровь, кишки… Вам понравился последний отрывок?

– Гм, честно говоря, я не любитель… горячей прозы. Почему вас так интересуют все эти мерзкие подробности?

Писатель усмехнулся.

– Это не меня они интересуют. Это вас они интересуют. Ну, может, не конкретно вас, но большинство людей хлебом не корми – дай почитать про отрубание голов и вспарывание животов. А писатель пишет о том, что интересно читателю. Если он, конечно, не хочет помереть с голоду, как все эти непризнанные гении.

Странно, подумал Динон. Не припомню, чтобы в Дире подобная литература пользовалась большой популярностью.

– Может, это у читателя такой дурной вкус потому, что ему все время приходится читать книжки с описаниями всяких мерзостей? – задумчиво предположил он.

– Сомневаюсь, – ехидно отвечает писатель. – Публичные казни и пытки были популярны еще в древности, когда и читать-то умели только монахи. Или вот, например, вы никогда не замечали, с каким искренним, незамутненным удовольствием маленькие дети мучают зверушек? Не обольщайтесь, молодой человек, все это – в самой человеческой природе.

Не найдя в лице рейнджера восторженного почитателя, писатель вернулся к прерванному занятию и вскоре уже звучно декламирует что-то о вываливающихся из вспоротого живота кишках. Заскучавшая было девушка-продавщица бросила протирать чашки и внимательно слушает, жадно ловя каждое слово.

Динон без всякого аппетита дожевал второй пончик, запивая его безвкусным кофе. В человеческой природе, думает он. Все это в человеческой природе. Интересно, что сказал бы на это Золотой дракон?

Пролистав добрую половину томов из выданной библиотекарем толстой стопки, Динон ощутил прилив безысходности. Большая часть книг абсолютно бесполезна, но даже те, в которых содержится какая-то осмысленная и вроде бы достоверная информация, никак не приближают его к ответу на вопрос о корне конфликта людей и драконов.

Динон решил изменить тактику. Наверняка в этом городе, достаточно просвещенном, чтобы содержать публичную библиотеку, должен быть университет, где можно разыскать какого-нибудь профессора истории. Оставив пока что книги на столе, рейнджер отправился к библиотекарю. Тот увлеченно читает газету, еще попахивающую свежей типографской краской. Увидев Динона, он радостно замахал газетным листком.

– Вот, глядите! Что я вам говорил! Наконец-то они придумали, как бороться с этим безобразием!

– С каким безобразием? – не понял Динон.

– Да с печатными станками! Вот, читайте, – он пихнул статью под нос собеседнику, и не дожидаясь, когда тот прочтет, немедленно изложил суть новости, приведшей его в такое возбуждение: – Парламент принял закон о пошлине на печатные станки! Теперь всякий владелец станка должен платить налог в пользу гильдии писателей.

– А если станок используется не для печати книг, а для чего-нибудь другого? – недоуменно спросил Динон. – Например, газет или рекламных листков?

– Неважно! – отрезал библиотекарь. – Любой печатный станок может быть использован для нелегального размножения книг, а значит, с него нужно платить пошлину. По-моему, это вполне логично.

Динон решил не спорить. В конце концов, это не его война. Он пришел сюда не за этим. Вежливо и осторожно он излагает библиотекарю свою проблему.

– История конфликта людей и драконов? – настороженно переспросил тот. – Странно, что вас это интересует. Впрочем, дело ваше. Профессор Корам – вот кто может вам помочь.

Профессор Корам проживает в университетском квартале неподалеку от городской библиотеки. Следуя подсказкам редких прохожих, Динон пробирается по извилистым мощеным улочкам меж сложенных из серого камня двухэтажных домов с узкими, похожими на бойницы окнами, вдоль огораживающих маленькие дворики капитальных стен, каких не постыдилась бы иная крепость, и изредка встречающихся со вкусом оформленных палисадничков. Повсюду царит запустение – лавки закрыты, улицы завалены застарелым мусором. Университетский квартал (как, впрочем, и весь город) напоминает потерявшегося пса, на котором еще видны следы хозяйской заботы, но беспризорная жизнь уже начинает потихоньку брать свое.

Найдя наконец нужный дом, Динон взобрался на невысокое каменное крыльцо и постучал дверным молотком в тяжелую деревянную дверь. Чуть погодя дверь неожиданно легко, без скрипа, растворилась, явив взору благообразного пожилого мужчину в черном сюртуке.

– Здравствуйте, – широко улыбнувшись, приветствует его Динон. – Вы профессор Корам?

Лицо мужчины посуровело, он отступил, приготовился закрыть дверь и недружелюбно бросил в ответ:

– Профессор не принимает.

Динон мгновенно понял, что совершил фатальную ошибку: он принял слугу за профессора, а что может быть оскорбительнее для верного слуги, чем подобное неуважение к его хозяину? Надо исправлять ситуацию, и рейнджер пускает в ход любимую уловку страховых агентов под названием «нога в двери» (конечно, в переносном, а не в прямом смысле).

– Подождите… позвольте одну маленькую просьбу! – умоляюще говорит он.

Неотвратимое движение закрывающейся двери чуть замедлилось.

– Не могли бы вы дать мне стакан воды, – жалобно попросил Динон. Чтобы отказать человеку в такой просьбе, надо быть совсем уж непробиваемым монстром. Дверь замерла на полдороге. – Понимаете, здесь так жарко, я долго шел по улицам от библиотеки, никак не мог найти дом профессора – мне посоветовал обратиться к нему библиотекарь, сказал, что он лучший специалист по драконам, поэтому я и пришел сюда, – Динон тараторит без перерыва, не давая слуге опомниться, и потихоньку продвигается в дверной проем. – Пожалуйста, дайте мне воды, очень хочется пить.

Слуга наконец сурово кивнул, развернулся и ушел в глубину дома. Линия обороны прорвана, Динон шагает в прихожую. Пока его глаза привыкают к полумраку, слуга уже возвращается со стаканом воды и торжественно вручает его незваному гостю. Динон жадно выпил стакан до дна (что стоило ему немалых усилий) и с благодарной улыбкой вернул владельцу.

– Спасибо вам огромное, вы меня спасли! Скажите, когда мне лучше зайти, чтобы профессор меня принял? Я здесь проездом, и мне обязательно надо поговорить с ним о драконах…

– Я спрошу у него, подожди здесь, – уже значительно мягче отвечает слуга. Он снова растворился в сумрачных глубинах старого дома, но меньше чем через минуту вернулся и поманил Динона за собой. Уловка сработала.

Профессор Корам – полная противоположность своему чопорному слуге. В свитере с растянутым воротом и потертых штанах, с трехдневной щетиной и давно не стриженной всклокоченной шевелюрой он походил бы на нищего бродягу, если бы не пробивавшийся в глазах отсвет нетерпеливого пламени, сжигающего его изнутри. Из-за быстрых, порывистых движений и манеры говорить он может сперва показаться грубым, но стоит немного понаблюдать за ним, и становится ясно – у профессора просто нет времени на все те неуловимые условности, которые составляют основу общения вежливых людей.

Профессор с любопытством оглядел Динона с головы до ног и указал на стул, небрежно смахнув с него на пол стопку бумаг. Бумаги, похоже, привычны к такому обращению – весь кабинет завален листами разной степени сохранности, заполненными текстом, рисунками и диаграммами, а также рассыпанными тут и там печатными книгами. Видимо, Корам не разделяет отвращения библиотекаря к печатному слову. Впрочем, рукописные книги тут тоже есть, но они тщательно расставлены на полках вдоль стен и не принимают участия в общем рабочем бедламе.

– Как тебя зовут, юноша? – спросил профессор, беззастенчиво продолжая разглядывать гостя.

– Динон. А вы профессор Корам, специалист по драконам?

Услышав такое определение собственной специальности, профессор едва заметно усмехнулся.

– Кто это тебе сказал?

– Библиотекарь в городской библиотеке. Я, к сожалению, забыл спросить его имя.

Корам кивнул.

– А что тебе за дело до драконов?

Динон чуть помедлил с ответом.

– Я пишу о них книгу, – озвучил он заранее придуманную легенду. Легенда так себе, но ничего умнее ему в голову не пришло.

– Книгу? О драконах? Зачем? О драконах уже уйма книг написана, но это никому не интересно.

– Видите ли, я нездешний… – начал Динон.

– Вижу, – прервал его Корам. – Только вот никак не могу определить, откуда ты. Даже акцент незнакомый.

– Я издалека. Вы, скорее всего, никогда не слышали про мой родной город. Но люди у нас интересуются всем новым и необычным. Моя работа – путешествовать по дальним странам и писать о них книги, чтобы люди знали, что в мире творится и куда стоит поехать, если захочется приключений. О драконах у нас рассказывают лишь в сказках. Если я напишу книгу о месте, где они обитают, то мои соотечественники поедут сюда лишь затем, чтобы посмотреть на это чудо.

Профессор нетерпеливо качнул головой.

– Тоже мне чудо. Ну хорошо, а от меня-то ты чего хочешь? Если ты был в библиотеке, там есть уйма книг, в которых написано все, что может тебе понадобиться.

– Да, там есть книги о повадках драконов, легенды и сказки о драконах, рассказы о встречах с драконами. Но ни в одной книге не написано о причинах вражды людей и драконов.

Профессор, который все это время стоит, опершись задом о стол, и взял уже было в руки исписанный лист бумаги, очевидно, теряя интерес к разговору, при последних словах выпрямился и бросил на Динона длинный задумчивый взгляд.

– Что ты имеешь в виду?

– Ваша страна тратит очень много ресурсов на организацию системы обороны от драконов.

– Откуда ты знаешь?

– Я побывал на одной из застав, поговорил с солдатами. А ведь таких застав сотни – почти по всему периметру тепуя. Дозорные круглосуточно несут на них службу. Сколько раз за историю конфликта драконы нападали на Гондвану?

Профессор хитро прищурился, как будто Динон почти разгадал загаданную им головоломку.

– Ни одного.

Динон кивает, давая понять, что так он и думал.

– Зачем же вся эта система защиты?

Корам бросил листок на стол и порывисто шагнул к окну, повернувшись спиной к гостю.

– Зачем? Ты неправильно ставишь проблему, юноша, – глухо отвечает он. – Когда речь идет о делах государственного масштаба, вопрос «зачем» следует заменять вопросом «кому это нужно».

Динон промолчал, решив на этот раз предоставить инициативу собеседнику. Профессор постоял возле заваленного стопками исписанной пожелтевшей бумаги широкого подоконника, посмотрел в окно, собираясь с мыслями, и продолжил.

– Гондвана сейчас находится в столь тесных экономических связях с окружающими государствами, что воевать с любым из них – это все равно что левой руке затевать борьбу с правой ногой. Поэтому для защиты от иноземных вторжений армия, вообще говоря, больше не нужна, ее можно было бы смело упразднить, а немалые бюджетные средства, которые тратятся на ее содержание, пустить на какое-то более полезное дело. Но есть одна маленькая проблема – основу нашего правительства составляют военные, доходы которых напрямую зависят от финансирования армии.

Динон недоуменно почесал в затылке. Картина, которую нарисовал перед ним профессор Корам, насколько абсурдна, что поверить в нее практически невозможно.

– То есть, вы имеете в виду… – решился уточнить он.

– Я ничего не имею в виду, – перебивает профессор, резко развернувшись к гостю. – Я просто изложил всем известные факты. Каждый ребенок знает, что драконы ни разу не нападали на Гондвану, и каждый подросток знает, что главные у нас в правительстве – генералы. А выводы каждый делает самостоятельно. В любом случае, для твоей книги о драконах все это несущественно, – добавил он уже мягче. – Просто имей в виду, что они не представляют никакой опасности, если не лезть к ним на тепуй. Желаю удачи в литературном творчестве.

По дороге в трактир Динон погружен в глубокие раздумья, поэтому не сразу замечает, что вокруг что-то не так. В холле на скамейке для посетителей сидят два здоровенных жлоба в форменной одежде; непередаваемое сочетание тупости и самоуверенности на отъевшихся мордах указывает на их профессию даже точнее, чем начищенные бляхи. Как только Динон вошел, они глянули на сидевшего за конторкой хозяина. Тот кивнул, и жлобы профессиональным движением перетекли в положение стоя с обеих сторон от Динона, отсекая ему пути к отступлению.

– Э… здравствуйте. Что это значит?

– Ты арестован, – заявляет передний жлоб, доставая наручники. – Протяни руки.

Динон решил не спорить; наручники защелкнулись.

– Можно узнать, по какому обвинению? – вежливо спросил рейнджер.

– По обвинению в шпионаже.

Ну конечно, думает Динон. Можно было бы не спрашивать. Его уже раз десять арестовывали по обвинению в шпионаже.

– И что теперь?

– Мы отправим тебя в тюрьму, вот что, – раздраженно рявкнул передний жлоб. – Скажи, чтобы спускали тех двух, – бросил он трактирщику.

Этого еще не хватало, думает Динон. Меньше всего ему хочется втягивать братьев в подобную историю. Сам-то он давно к такому привык, а вот ребята наверняка воспримут все всерьез… Да и выбраться втроем будет сложнее.

Между тем, братьев уже сводят по лестнице. Эйн бледен и сосредоточен, Рийн, напротив, красен от злости, а под глазом у него расцветает свежий фингал. Их конвоирует еще четверо охранников – по два на каждого арестованного. Каждый из них по меньшей мере на полголовы выше Рийна и намного шире в плечах. Дурак, думает Динон, зачем было лезть на рожон. Но громче всего во внутреннем диалоге звучит голос нечистой совести. Это ты во всем виноват, говорит голос. Подставил ребят.

Когда их выводят на улицу, позади быстро собирается кучка зевак, следующая за отрядом на почтительном расстоянии. Удивительно, подумал Динон, все это время улицы города были практически пусты, но стоило нам попасть в переплет, откуда-то сразу образовалась толпа зрителей. Хорошо хоть идти недалеко: как ни странно, их ведут в королевский дворец. Пройдя через центральные ворота и отсалютовав охранникам на входе, конвоиры сдали их местной страже под расписку.

Дворцовая охрана выглядит не так агрессивно, но толку от этого мало: сбежать из дворца не представляется ни малейшей возможности. Четверо гвардейцев отвели пленников в боковое крыло здания, где старший отряда (кажется, лейтенант, хотя местные знаки различия выглядят несколько непривычно) отпер внушительную решетку, закрывавшую уходящую вниз лестницу, слишком темную после яркого уличного солнца. То и дело оступаясь в полумраке, пленники и конвоиры спускаются в обширный подвал, чуть более освещенный, чем лестница, благодаря небольшим окошкам под потолком. Подвал чисто выметен и выглядит заброшенным. Лейтенант отпер еще одну решетку, за которой открылся длинный коридор, заканчивающийся тупиком. В боковых стенах коридора темнеют несколько массивных дверей.

– Тюрьма для государственных преступников, – то ли в шутку, то ли всерьез говорит лейтенант, отпирая ближнюю дверь.

Это действительно оказалась тюремная камера. Стол, пара табуреток и двухэтажные нары на четырех человек составляют все ее убранство. Гвардеец снял с «государственных преступников» наручники и повернулся, чтобы уйти.

– Вам принесут еды и воды, – сказал он уже в дверях. – И я позову священника.

– Священника? – насторожился Динон. – Нас что, прямо сегодня собрались казнить?

– Нет, что ты, – успокоил его лейтенант. – У нас правовое государство – здесь не казнят просто так. Следствие продлится не меньше трех декад. Просто у нас такой обычай – ко всем арестованным приглашают священника. Ну, чтобы вам было с кем поговорить, отвести душу.

Едва дверь затворилась и щелкнул в замочной скважине ключ, Эйн молча забрался на нары в самый дальний угол и сел там, сжавшись, как пойманный в ловушку зверь. Рийн, наоборот, взгромоздился на табурет посреди комнаты и принялся ощупывать себя, оценивая масштабы урона. При этом он злобно бормочет что-то на своем языке, судя по интонациям – в основном ругательства.

Динон, между тем, тщательно осмотрел камеру. Окошко под потолком слишком маленькое, чтобы в него можно было пролезть, а дверь – слишком крепкая, чтобы ее можно было взломать. Впрочем, осматривается он скорее для проформы и чтобы сохранить иллюзию контроля над ситуацией. Все тюрьмы, в каких ему случалось побывать, были слишком хороши для побега.

Время взаперти тянется медленно. Поток словоизвержения у Рийна постепенно иссяк, и он мрачно качается на табурете посреди камеры, сгорбившись и угрюмо грызя ногти. Эйн по-прежнему сидит в углу, Динон то расхаживает по камере, то присаживается к столу. Он пытается сообразить, как лучше действовать дальше, но мысли неизменно возвращаются к вечному вопросу: кто же нас сдал?

Наконец за дверью послышались шаги, щелкнул ключ в замке, и в комнате появился один из давешних гвардейцев, сопровождаемый толстым бородатым священником в длинной черной рясе.

Динон подумал, что стоило расспросить дракона поподробнее о верованиях здешних жителей. Сам он вырос в обстановке полного религиозного вакуума, поэтому часто забывает о том, как много значения некоторые люди придают религии, и каждый раз заново удивляется этому. Впрочем, в своих странствиях он не раз сталкивался с тем, что люди придают значение еще более нелепым и иррациональным вещам (например, соответствию цвета носков цвету ботинок), поэтому удивляется он не слишком сильно.

Священник вошел в камеру и уселся на табурет, небрежным жестом отпустив гвардейца. Видно, что для него все это в порядке вещей.

– Веруешь ли ты в Бога, сын мой? – вопрошает он.

Динон с детства недолюбливает подобные разговоры и с возрастом выработал свой собственный метод общения с религиозными фанатиками.

– Нет, не верю. Я много раз просил его о помощи, и это ни разу не сработало, поэтому я думаю, что бога нет. Но я верю в святых.

– В святых? – священник удивленно поднял брови. Видимо, таких теологических курьезов ему раньше встречать не доводилось.

– Да. Точнее в одного святого. В Святого Николая. В детстве он всегда приносил мне подарки на Праздник Середины Зимы.

Лицо пастора принимает еще более недоумевающее выражение. Кажется, он не может понять, смеется ли над ним Динон или говорит серьезно.

– Ну, гм… Святой Николас, да… Но ты же понимаешь, что это только дань традиции?

– Причем тут традиции? – возмутился Динон. – Подарки были самые настоящие!

Священник явно пришел в замешательство, и Динон мысленно поздравляет себя с победой в первом раунде.

– Ну, ведь на самом деле, скорее всего, их клал под елку твой отец, – решается наконец пастор.

– Мой отец погиб еще до моего рождения.

– Ну, значит, твоя мать.

Динон задумался.

– Нет, вряд ли. Зачем ей вся эта возня? Если она хотела мне что-то подарить, то дарила просто так, без затей.

Священник возводит очи к грязному потолку. Динон торжествует – светоч религии испытывает сейчас именно то чувство, которое обычно появляется у любого разумного человека после пары минут разговора с религиозным фанатиком: ощущение непреодолимой стены слепой убежденности, против которой бессильны любые рациональные аргументы.

Впрочем, разум пастора, давно привыкший обходить состояние когнитивного диссонанса, неизбежно возникающее у нетренированного человека при прочтении священных текстов, быстро находит выход из тупика. Он просто меняет фокус, обратив все внимание на Рийна, который с интересом прислушивается к разговору.

– А как насчет тебя, юноша? Веруешь ли ты в Господа?

Рийн в замешательстве посмотрел на священника.

– Э… да. Верую. Только у нас их много.

– Кого?

– Ну, богов. Есть Дагда, бог солнца – он самый главный, еще бог охоты, богиня реки, бог войны…

– Язычник! – с отвращением произносит священник. – Нечестивый, невежественный язычник. Да будет тебе известно, что Господь един, всеблаг и всемогущ.

– Да? Почему он тогда допускает так много зла? – огрызнулся Рийн.

– Потому что он дал людям свободу выбора. А люди слабы и тянутся ко злу.

– Откуда же берется зло, если бог всеблаг и всемогущ? Если бог создал зло, то он не всеблаг. А если не бог, значит он не всемогущ, так?

Ничего себе, подумал Динон. Где, интересно, этот невежественный язычник так насобачился вести религиозные дискуссии?

Но у священника на все готов ответ.

– Зло – это всего лишь отсутствие добра, сын мой. Так же как тьма – это отсутствие света. Не нужно создавать тьму; чтобы она появилась, достаточно лишь погасить свет. Не нужно создавать зло; чтобы оно возникло, нужно лишь перестать творить добро.

– Ерунда, – решительно возражает Рийн. – Если не творить добро, то просто не будет добра, а зло будет, если сделать какую-то гадость. Это каждый знает. Ваш бог просто дурак, раз он так говорит. Или ты это сам придумал?

– Не богохульствуй, сын мой. Это написано в священных книгах.

– А откуда ты знаешь, что они священные?

– Их писали святые!

– А откуда ты знаешь, что они святые?

– Это написано в священных книгах!

Упс, подумал Динон. Циклическая ссылка. Но священник и сам уже понял, что от бесед с этими нечестивцами толку не будет. Он поднялся со своего стула, пылая праведным гневом, и напоследок осенил всю троицу широким жестом то ли благословения, то ли проклятья.

– Дурак, – подвел итог Рийн, когда за пастором захлопнулась дверь.

Динон посмотрел на Эйна. Тот все время молчит с того самого момента, как их запихнули в этот каменный мешок. Похоже, ему совсем худо. Он сидит, забившись в дальний угол нар, обхватив колени руками, и смотрит прямо перед собой, ничего не видя и не слыша. Наверное, у него клаустрофобия или что-нибудь в этом роде, решил рейнджер. В любом случае, нужно его как-то отвлечь.

– Эйн, – громко окликает он. – А ты что думаешь?

Эйн вздрогнул и поднял на него невидящий взгляд.

– Думаю? – переспрашивает он. – О чем?

– О религии. Ну, о богах и всем таком. Это ведь все обман, верно?

Обычно Динон избегает таких разговоров, но сейчас это именно то, что нужно. Нет лучше способа расшевелить человека, чем разговор о религии. Эта тема не оставляет равнодушными ни верующих, ни атеистов, и мало кто способен противиться искушению высказать свое глубокомысленное мнение по данному вопросу.

– Не знаю, – говорит Эйн. – Я никогда не видел богов. Но я никогда не сомневался в том, что они есть… как-то даже не задумывался об этом.

– А я видел, как лечат святой водой, – вставил Рийн. – У нас там тоже ходили такие, вроде этого, и проповедовали, что бог один. Некоторые верили, особенно внизу, в долине. Ну так вот, у них было принято все болезни лечить святой водой. Берут обычную воду, несут в церковь, этот священник машет над ней своими четками, и потом ее дают выпить больному. И помогало, представляешь? Может, не такой уж это и обман, – задумчиво закончил он.

– Это называется эффект плацебо, – пояснил Динон.

– Чего-чего?

– Плацебо. Если человека убедить, что даешь ему лекарство, то оно действительно помогает. Даже если на самом деле это просто вода. Есть такая шарлатанская медицина, называется гомеопатия. Там разбавляют раствор столько раз, что никаких лекарств в воде уже не остается. Но если гомеопат умеет хорошо убеждать, многие его пациенты и вправду вылечиваются.

– Тогда почему шарлатанская? – внезапно спросил Эйн. – Больному ведь неважно, выздоровел он благодаря лекарствам или убеждениям доктора.

– Может быть, – пожал плечами Динон. – Но я лично все-таки предпочитаю лекарства.

Эйн как будто не слышит его.

– То же и с богами, – продолжает он. – Я думаю, лучше в них верить. Ведь если богов нет, в ком искать опору, у кого просить помощи и защиты? Без веры нет и надежды.

– Зато есть свобода, – упрямо возражает рейнджер.

Эйн печально улыбнулся.

– Ты выбрал отличное место для того, чтобы поговорить о свободе, Динон, – тихо отвечает он.

Тут возразить нечего. Действительно, суровая правда жизни такова, что они сидят в тюрьме, и он, Динон, в этом виноват. За себя он не слишком волнуется, так как в своих странствиях попадает в подобное положение с незавидной регулярностью, но его угнетает чувство вины перед братьями. Особенно перед Эйном.

Динон улегся на нары, подложил под голову свернутую куртку и почти сразу заснул. Это одно из его жизненных кредо – если у тебя есть неразрешимая проблема, ложись спать. Как правило, это помогало.

Проснулся рейнджер от того, что кто-то трясет его за плечо. Он открыл глаза и увидел большую масляную лампу. Свет ее в темноте камеры так ярок, что некоторое время Динон не может разглядеть ничего, кроме этой лампы, и беспомощно хлопает глазами, пытаясь понять, где он и что происходит.

– Для шпиона ты довольно бестолковый, – констатирует язвительный голос откуда-то сверху. Динон пригляделся и увидел, что над лампой маячит какое-то смутно знакомое лицо. Голос, впрочем, незнакомый.

– Я не шпион, – машинально огрызнулся Динон и сел.

– Очень жаль, – отвечает лицо. – В таком случае мне придется вас тут оставить.

Масляная лампа по плавной траектории спустилась на нары и угнездилась там с сухим стуком. Ее владелец наклонился к рейнджеру, глянул ему прямо в глаза и негромко произнес:

– Мне нужен контакт с драконами, Динон. Ты можешь мне помочь?

Рейнджер сердито отодвинулся.

– Да какие проблемы. Идёте в лес, залезаете на тепуй, там вам и будет контакт с драконами.

Человек усмехнулся.

– Это будет несколько односторонний контакт.

Он вздохнул и присел на нары. Только сейчас, увидев его в профиль в отсветах лампы, Динон понял, где он видел это лицо. В гостинице. И на оборотной стороне местных монет.

– Мне нужно поговорить с ними, Динон, – сказал король. – Помоги мне. Они ведь умеют говорить?

Король ведет их узкими подвальными переходами под дворцом. Ни по дороге, ни на выходе из темницы им не встретилось ни одного стражника – то ли король отослал их всех, то ли они попросту не сочли нужным охранять безобидных пленников, запертых за надежной дверью и двумя решетками.

Из просторного и относительно чистого тюремного коридора они быстро свернули в пыльные закоулки, заваленные какой-то подозрительной дрянью, от которой приходится все время уворачиваться, попутно спотыкаясь обо что-то под ногами. Король с масляной лампой, не оборачиваясь, идет впереди, так что Динону и братьям для ориентации приходится довольствоваться неяркими отсветами на стенах. Может быть, оно и к лучшему – рейнджер не удивился бы, если бы среди тех невнятных, неприятно мягких предметов, о которые он споткнулся за эту ночь, оказалась парочка трупов. Во всяком случае, обстановка к этому располагала.

Они долго кружат, сворачивая то направо, то налево, потом поднимаются по короткой лестнице, проходят еще несколько поворотов и, наконец, оказываются перед непритязательной дощатой дверью. Король посветил себе под ноги и пнул какой-то темный сверток у стены.

– Здесь ваши вещи. В гостиницу не заходите, сразу идите на тракт. Чтобы через час духу вашего не было в городе.

Он не без труда отомкнул проржавевший замок и распахнул дверь, впуская свежий ночной воздух в затхлый коридор.

– Вас будут искать, так что идите пешком и остерегайтесь всадников.

Выпустив пленников наружу, король шагнул обратно в дверной проем.

– Я догоню вас через три дня. Где вас искать?

Пока Динон обдумывает вопрос, отвечает Эйн, явно воспрянувший духом на открытом воздухе:

– Деревня Воямполка, дом старухи-травницы. Спросите девушку по имени Нэльда.

Король кивнул и исчез за скрипнувшей дверью.

Обратный путь прошел без особых приключений. Периодически, услышав топот копыт, они прятались в жизнелюбивый бурьян, покрывавший обочины до кромки крестьянских полей. Немногочисленные деревни обходили стороной, но в целом пространство от столицы до окраины на удивление пустынно – бесконечные пашни, редкие пастбища с лениво отмахивающимися от гнуса рыжими коровами, да порой перелески, в которых можно остановиться передохнуть.

Единственной проблемой было отсутствие еды. Никаких припасов у них не осталось, а покупать у крестьян было опасно. К вечеру первого дня Эйн отыскал в очередном перелеске возле ручья какое-то корневище, которое, по его мнению, было съедобным. От вяжущего вкуса сводило челюсти, но после этой сомнительной трапезы в желудке несколько прояснилось, и идти стало веселее.

К вечеру второго дня дошли до Воямполки. На подходе к деревне Динон и Рийн остались отдыхать в придорожном бурьяне, чтобы не привлекать лишнего внимания, а Эйн один пошел к дому старухи. Вернулся он довольно быстро.

– Нэльда говорит, тут недавно стражники были, спрашивали про нас. Так что в деревню лучше не заходить. Она предлагает нам переночевать в каких-то пещерах неподалеку. Пошли, нам надо подождать ее вон в том лесу, – он махнул рукой в сторону небольшого перелеска, видневшегося за окружавшими деревню полями.

Отойдя по тракту подальше, чтобы их не было видно из окон, они двинулись в указанном направлении по чуть заметной тропке, вившейся между полями, засаженными какой-то низкорослой сельскохозяйственной культурой с ползучими стеблями и изящно рассеченными пятилопастными листьями.

– Интересно, что это за растение, – задумчиво говорит Динон, наклоняясь над грядкой. – Первый раз такое вижу.

Рийн, пребывающий в раздраженном настроении ввиду скорого появления Нэльды, со злостью схватился за стебель и выдернул его так быстро, что Динон не успел его остановить. Осыпавшаяся земля открывает взгляду путников многочисленные, весьма аппетитные на вид мелкие клубни, усеивавшие корневище.

– Ого! – радостно говорит Динон, – вот и ужин!

Опасливо поглядывая в сторону деревни, они накопали еще клубней и, перемазанные землей, но полные радостных предвкушений, добрались наконец до перелеска. Вскоре появилась и Нэльда с многообещающей котомкой в руках. Холодно поздоровавшись, она поманила их за собой вглубь перелеска, оказавшегося не таким уж и маленьким. Он тянется вдоль берега ручья, широким оврагом разрезающего плоскую, как стол, равнину, простирающуюся между холмами. Склоны оврага, очевидно, не годятся под сельхозугодья и по этой причине остаются последним прибежищем всего живого в этом унылом антропогенном ландшафте.

Вскоре Нэльда свернула с удобной тропинки, вившейся по склону, и начала карабкаться вверх. Последовав за ней, путники выбрались на небольшую поляну, со всех сторон окруженную зарослями колючих кустов с желтыми цветами, источающими удушливый кокосовый аромат. В дальнем конце поляны, полускрытая травой и кустами, виднеется округлая земляная дыра, похожая на увеличенную раз в десять кроличью нору.

– Это и есть пещера? – разочарованно говорит Рийн. – Дырка в земле?

– Любая пещера по сути своей есть дырка в земле, – примиряюще ответил Динон.

– О вещах по внешности не суди, – неожиданно мягко говорит Нэльда. – Внутри она больше, чем кажется.

С трудом протиснувшись в грязный земляной ход, они оказались в низком, но широком каменном коридоре. Нэльда пошарила в темноте и извлекла откуда-то свечи и коробок спичек. Вручив каждому по горящей свече, она повела их по извилистому проходу, стены которого покрыты причудливыми солевыми наплывами.

От разочарования Рийна не осталось и следа: это действительно самая настоящая Пещера – полость, выточенная в сердце скалы всесильной и всепроникающей водой сотни тысяч, а, может быть, миллионы лет назад. Динон и братья то и дело замедляют шаг, чтобы при свете тусклого красноватого пламени свечей рассмотреть травертиновые наплывы на стенах и кое-где покрывающие потолок кристаллы в форме игольчатых пирамидок.

Заметив их восхищение, Нэльда остановилась у развилки.

– Этот ход, – указала она направо, – к жилой комнате ведет. Вещи здесь оставьте, мы скоро вернемся. Я только вам кое-что показать хочу.

Последовав за девушкой по левому коридору, путники скоро заметили впереди слабое холодное свечение. Внезапно Нэльда задула свечу, жестом попросив их последовать ее примеру. Когда глаза привыкли к темноте, их взгляду открылась фантастическая картина. Они находятся в огромном зале, причудливой формой напоминающем внутренности сказочного животного. Не только стены его, но даже пол и потолок покрыты потеками, наплывами и наростами самых разных форм и оттенков. Некоторые имеют настолько совершенные и правильные очертания, что кажутся не творением природы, а делом рук человеческих.

Но удивительнее всего даже не форма и размеры пещеры, а потустороннее свечение, исходящее от крошечных зеленоватых точек, во множестве покрывающих стены и особенно потолок зала. Некоторые из них довольно яркие, другие – маленькие и бледные, но все вместе они сияют подобно звездному небу в темную августовскую ночь. Это очень красиво, и несколько минут Динон в молчаливом восхищении рассматривает подземный планетарий.

– Что это? – наконец шепотом спрашивает он у девушки.

– Светящиеся черви, – так же шепотом отвечает она. – Свою паутину они под сводами пещер плетут. Если какая мошка сюда заберется, то на свет в поисках выхода она летит – и в их липкие нити попадается.

Она чиркнула спичкой и зажгла свечу.

– В жилую комнату пойдем.

В котомке у Нэльды оказался мягкий сыр и те самые загадочные корнеплоды, только в уже испеченном виде и значительно большего размера. По этому поводу наворованное на поле добро решили оставить на завтра. Когда все наелись и Динон наладился уже было поспать, Нэльда вынула из котомки трубку и потертый кожаный кисет.

– Это особая трава, – серьезно объяснила девушка. – Она то, что скрыто, узнать позволяет.

– О чем? – спросил Эйн.

– О себе или об окружающем мире – смотря что нужнее тебе.

Она умело набила трубку, разожгла ее и, не спрашивая, пустила по кругу. Динон сначала не собирался курить – не хочется ему сейчас ничего выяснять ни о себе, ни об окружающем мире, но когда Рийн протянул ему дымящийся рожок, почему-то вдруг передумал. Он принял трубку и осторожно сделал глубокий вдох.

Дым не слишком приятен на вкус и с непривычки обжигает горло. Сделав несколько глубоких затяжек, Динон вернул трубку Нэльде. Она пустила ее на новый круг, пока «особая трава» не истлела до дна.

Сначала ничего не происходит, а потом Динон почувствовал, что какая-то сила будто бы выдернула его из уютного уголка, освещенного мягким светом свечей, и подвесила в пустоте. Так бывает, когда читаешь увлекательную книгу и забываешь обо всем вокруг, а потом внезапно что-то отвлекает тебя, и вот ты уже не в книге, а снаружи, и история, в которую ты только что был полностью погружен, теперь не более чем сухие черные буквы на плоском белом листе бумаги. Динон смотрит на своих спутников и на себя самого как будто страшно издалека, из бесконечной, абсолютно пустой пустоты, в которой нет ничего – ни света, ни тьмы, ни людей, ни миров, ни Дира, нет даже самого Динона. Пустота представляется единственным, что на самом деле существует, точнее НЕ существует, а пещера, люди, даже он сам – все это лишь шелуха на поверхности небытия, мимолетная иллюзия, напрасная надежда. На самом деле – Динон отчетливо видит это теперь – ничего этого нет, и вообще нет ничего, в том числе и его самого, есть только пустота, бездна, отсутствие. И это осознание наполняет душу такой леденящей безнадежностью, что нет даже сил предаваться отчаянию, потому что нет смысла ни в надежде, ни в отчаянии, вообще ни в чем нет смысла, потому что вообще ничего нет. Намертво придавленный этим ощущением, не в силах пошевелиться, Динон лежит так сам не зная сколько времени – может быть, несколько минут, может быть, несколько часов. Он видит, что его спутники не разделяют его состояние – Эйн с блаженной улыбкой пялится на огонек свечи, Рийн чертит что-то угольком на полу, Нэльда сидит, откинувшись на стену пещеры, и внимательно рассматривает замысловатый сталактит, свисающий с потолка. Но Динон-то знает, что их на самом деле нет, и все их сиюминутные радости тоже ничего не стоят, поскольку за ними ничего нет – та же сплошная безнадежная пустота.

К счастью, действие зелья было хоть и сильным, но непродолжительным. Через некоторое время Динон почувствовал, что он снова возвращается «снаружи», из пустоты, внутрь себя, в этот замечательный, уютный мир живых. Он снова в пещере, среди людей, но ощущение бездны и безнадежности не ушло полностью – оно осталось где-то на краю сознания, примостилось за правым плечом, и чтобы не вспоминать о нем, нужно очень внимательно смотреть вперед и никогда не оглядываться назад.

Немного придя в себя, Динон с трудом поднялся и, ни слова ни говоря, пошел вон из пещеры. Снаружи светит безумная круглая луна, деревья отбрасывают в ее свете резкие тени. Холодно, в воздухе между деревьев то и дело мелькают летучие мыши, время от времени слух доносит нижние ноты их резких высокочастотных криков. Динон обессилено опустился на траву. Он чувствует себя абсолютно выжатым морально и физически, как будто его заставили пробежать марафон, одновременно вычисляя в уме квадратные корни из четырехзначных чисел. Мир вокруг кажется хрупким и каким-то невероятно, сказочно красивым. Динон некоторое время смотрит на черные ветки деревьев, выписанные рукой искусного графика на фоне темно-синего неба, потом свернулся калачиком на траве, закутался в одеяло и закрыл глаза.

Когда он просыпается, уже светло, солнце поднялось довольно высоко и прогнало ночной холод. В кронах перекликаются какие-то мелкие воробьиные птахи, над поляной с воодушевлением гудят воспрянувшие от утреннего тепла комары. Динон, кряхтя, сел и хлопнул себя по лбу, прибив одним ударом пяток кровопийц. Наверное, стоило все же ночевать в пещере – там их, по крайней мере, нет. Динон протиснулся в узкий вход, нащупал свечку, щелкнул зажигалкой и побрел к жилому отнорку.

Там уже не спят. На каменном столе горит несколько свечей, Нэльда и Эйн, вроде бы, пытаются соорудить какой-то завтрак из остатков ужина. Рийн лежит в углу, закинув руки за голову, и демонстративно бездельничает. Услышав шаги, все трое повернулись навстречу Динону.

– Доброго утра, – говорит Эйн. – Ну, как ты?

Динон криво ухмыльнулся.

– Отвратительно. Ни за что больше эту гадость не буду пробовать.

Нэльда заинтересованно посмотрела на него.

– А что у тебя было?

– Ничего. Ничего не было, одна сплошная пустота. Даже меня самого в ней и то не было. Мерзкое ощущение.

– Интересно, – задумчиво сказала Нэльда. – Что так бывает, я слышала, но ни со мной, ни с кем при мне так еще не бывало.

– И что это значит?

– Не знаю. Старуха говорит, трава наружу выпускает то, что внутри у тебя.

– То есть, у меня внутри пустота?

– Не знаю, – повторила Нэльда. – Может быть.

Динон присел к каменному «столу» и задумчиво подпер лоб рукой. Какая-то зацепка в памяти, ментальная ассоциация бьется в глубине подсознания, просится на волю.

– Это было как… Знаете, когда мне было лет десять, и я впервые осознал, что люди умирают, и стал размышлять о смерти и зачем мы живем… Я тогда спрашивал об этом взрослых, но никто не мог мне сказать ничего вразумительного. Сначала я удивлялся, ведь на другие мои вопросы они всегда старались ответить. А потом понял, что они и правда не знают. Не знают ответов на самые главные вопросы. И не только они – вообще никто не знает, и сам я тоже никогда не узнаю этих ответов… И тогда, помню, на меня накатила такая депрессия, какой со мной не случалось ни до, ни после. Все казалось бессмысленным, никчемным, пустым... – Динон замолчал, погрузился в себя, будто бы пробуя на вкус то застарелое ощущение. Вкус был отвратительный.

– И что дальше? – нетерпеливо спросил Рийн.

– А ничего. Какое-то время мучился, потом привык. Только сейчас вот, видно, вылезло.

– Старуха говорит, – внезапно сказала Нэльда, – смысл жизни – это навроде аромата свежего хлеба. Он из совсем непохожих вещей складывается – из муки, дрожжей, воды, печного жара, его нельзя понять или объяснить, но если все правильно сделаешь, то он у тебя будет.

Рийн потянулся и звучно зевнул, всем своим видом выражая презрение к предмету разговора.

– Ну ты даешь, Динон. В десять лет спрашивать, зачем мы живем! Меня в этом возрасте интересовало только, кто из нас, пацанов, метче стрельнет из лука.

Рейнджер грустно улыбнулся.

– Как вернемся, расскажи об этом Золотому дракону. Это будет блестящим подтверждением его теорий о человеческой природе.

Нэльда и король появились после полудня, когда Динон и братья уже изрядно одурели от жары и комаров и подумывали, не укрыться ли снова в пещере. Король идет за девушкой широким шагом, ведя коня в поводу.

– Слушай, Динон, а как надо здороваться с королем? – тихо спросил Рийн. – Если руку целовать, то я не буду.

– Кажется, нет, – неуверенно ответил рейнджер. – Руку это священникам.

Король не мучается подобными вопросами. Подойдя, он без тени сомнения бросил поводья Нэльде, как конюшенному мальчишке, кивнул вставшим ему навстречу Динону и братьям и сел, широким жестом пригласив садиться и их, словно они были у него в гостях.

– У меня мало времени, – объявил он вместо приветствия. – Будет проще, если ты сразу мне все расскажешь.

– А что вас интересует? – не особенно приветливо ответил рейнджер.

– Не валяй дурака, Динон. Ты знаешь, о чем я. Ты бывал в драконьем лесу, возможно, даже в Башне. Расскажи мне, что они замышляют.

– Да ничего они не замышляют, – удивленно возразил Динон. – Они сами вас опасаются.

– Вот как? А кто это «они»? Драконы?

– Драконы тоже. Вы что, совсем ничего о них не знаете?

Король не знает, и Динон вкратце описывает ему все, что видел в Башне, упомянув и об оборотнях, и о вечной осени, и об удивительном долголетии Джеда, но умолчав о способности Золотого дракона менять обличья. Внимательно выслушав все до конца, его величество надолго задумался.

– Как, ты сказал, зовут их главного в Башне? – спросил он наконец.

– Они называют его Джед.

– Как он выглядит?

– Ну, гм, – замялся Динон, – обычно выглядит. Невысокого роста, лысоватый, плотный. Обычный человек средних лет. Хотя говорят, он выглядит так уже по меньшей мере лет пятьдесят.

– Джед, Джед, – забормотал король. – Что-то мне это напоминает… где-то я это уже слышал. – И надолго замолчал, погрузившись в размышления. На некоторое время над поляной повисла тишина, нарушаемая лишь деловитым гудением шмелей и яростными хлопками людей по не закрытым от комариных атак частям тела.

– Джедирак Эскуладо, – произносит наконец король. Глаза его сузились, лицо словно окаменело. – Был такой человек… он пропал еще до моего рождения. – Король говорил медленно и негромко, обращаясь словно бы к самому себе. – Он был большим знатоком темной науки, а может – просто шарлатаном. Так или иначе, одно время – еще при моем деде – он был очень известным и влиятельным человеком. А потом он исчез… поговаривали, что он открыл секрет вечной молодости.

– Ну, особенно молодым он не выглядит, – возразил Динон. – Да и почему вы решили, что это именно он?

Король холодно взглянул на Динона. Глаза у него светло-серые.

– Может быть, в тех землях, откуда ты явился, люди по имени Джед, умеющие жить не старея, встречаются на каждом шагу. Но в Гондване дела обстоят иначе.

Король отвел взгляд и прихлопнул комара на лбу, несколько испортив этим театральный эффект.

– Я почти уверен, что это он. И я знаю, кому это может быть выгодно.

Король сделал паузу, казалось, ожидая наводящего вопроса от собеседника. Динон, однако, молчит, поскольку у него есть твердое ощущение, что королю этот разговор нужнее, чем ему самому. И действительно, не дождавшись вопроса, король продолжает.

– Гондвану только формально можно считать королевством. На самом деле, король у нас – это что-то вроде банта на шляпе. Он всегда на виду, по нему судят, как обстоят дела, но сам он мало что решает. Основные решения принимает совет министров, которых выбирают члены парламента, который, в свою очередь, избирается всеобщим голосованием.

– Это же хорошо, – нерешительно вставил Динон.

– Ничего хорошего, – возразил король. – Власть народа – это красивый ярлык, под которым обычно скрывается та или иная олигархия. Свобода выбора – всего лишь иллюзия, народ всегда выбирает то, что ему внушили сверху.

Король горько усмехнулся.

– Угроза драконов. Я слышу это с самого детства. Каждый житель нашей страны слышит это с самого детства. Нам внушают, что драконы только и ждут, как бы напасть и стереть нас в порошок, и лишь наша доблестная армия сдерживает натиск злобных монстров. Так что когда министр обороны просит еще немного увеличить военный бюджет, никто не смеет ему возразить. Все главные решения принимает горстка перезрелых генералов, и попробуй поспорь с ними – тебе сразу напомнят об угрозе драконов. Хочешь построить больницы и школы, сделать бесплатными медицину и образование? У нас нет на это денег, все ушло в военный бюджет. Сократить его? И не думай – прилетят драконы и сожгут твои больницы и школы. С этим не поспоришь. А военный бюджет с каждым годом все больше, налогов не хватает, приходится чеканить больше монет, они обесцениваются, цены растут… И так без конца. Но попробуй только предложить повысить налоговые ставки для богатых – тут же поднимется крик, что они, мол, опора экономики, и без них все развалится, армия разбежится, и опять же драконы станцуют на пепелище.

Король снова прихлопнул комара на лбу, на этот раз с такой злобой, как будто несчастное насекомое виновато во всех бедах его страны.

– Никто не знает, существует ли она на самом деле, эта угроза. Я давно подозревал, что это лишь выдумка наших генералов. Судя по тому, что ты рассказал, так оно и есть. Но мне нужно убедиться в этом. Мне нужно поговорить с этим Золотым драконом.

– Думаю, он и сам хотел бы с вами поговорить, – сказал Динон. – У них в Башне похожая ситуация. Джед убеждает всех, что люди только и ждут, как бы напасть на Башню и всех убить. Золотой давно хотел выяснить, как оно на самом деле. Затем он и отправил меня к вам.

– Значит, ты все-таки шпион, – усмехнулся король.

Динон обдумал это заявление.

– В каком-то смысле, наверное, да, – согласился он.

Выдвигаться решили на следующее утро. Остаток дня провели, отдыхая, в неспешных беседах и размышлениях. Эйн и Нэльда держались рядом, почти не разговаривали, но понимали друг друга с полуслова – иными словами, вели себя так, будто их влюбленность длилась не несколько дней, а по меньшей мере несколько месяцев. Динон с отстраненным любопытством ждал, что же они будут делать, когда настанет время уходить. Безнадежный романтик и беспощадный реалист, Эйн решил эту проблему со свойственной ему основательностью. Утром перед выходом он подошел к Динону и тоном, не терпящим возражений, заявил:

– Нэльда пойдет с нами.

– Что? – опешил Динон. – Куда пойдет? В башню к драконам?

– Почему бы нет?

– Ничего себе. Ты хоть ее саму-то спросил?

– Спросил, – подходя, ответила Нэльда. – Мы все уже обсудили. Я с вами иду.

Последовала долгая тягомотная дискуссия, силы были явно неравны, Динон уже предчувствовал поражение, но стойко сопротивлялся. Он взывал к разуму и ответственности (без малейшего эффекта), расписывал тяготы пути (Нэльда лишь усмехалась), перечислял возможные опасности (усмехались уже оба), привлекал все возможные и невозможные аргументы, но влюбленные были непреклонны.

– Ну подумайте, – сказал наконец он, – вот сейчас у вас все хорошо, а через неделю, может быть, вы разругаетесь и Нэльда захочет вернуться домой. И что мы тогда будем делать?

– Тогда я попрошу Золотого дракона отнести ее в деревню, – серьезно ответил Эйн. – Ему это будет совсем не сложно.

– А как же старуха? – обратился он к Нэльде. – Как она тут останется без тебя? Кто она тебе – бабушка?

– Никто, – ответила девушка. – Послушай, Динон, ты ведь ничего обо мне не знаешь совсем, поэтому очень много глупостей говоришь. Давай я о себе расскажу, и тогда, может, ты поймешь, почему меня трудности и опасности дороги не пугают.

Нэльда была родом из небольшого, но гордого княжества на окраине Пангеи. Никто не любит маленькие, но гордые княжества, так что в один прекрасный день Пангея ввела войска, чтобы сделать его чуть менее гордым, присоединив к своим владениям. Исход, казалось, был предрешен, но княжество-то было гордое, и князь объявил всеобщую мобилизацию.

– В армию медсестры нужны были, а я травы знала, залечивать раны умела… и еще я дура была романтичная. Все на войну шли, Родину защищать, подвиги совершать, и мне тоже захотелось. А война совсем не такой оказалась, как я думала. Там много грязи, голода, вшей, боли и страха… А романтики никакой совсем.

Динон понимающе кивнул. Сам он на войне никогда не бывал, но его брат служил наемником и рассказывал о своих приключениях со свойственным этой профессии цинизмом.

– Когда война закончилась, я домой в свою деревню вернулась. Думала, героиней буду, ждала, что меня с цветами будут встречать. Но вышло иначе. Соседям дела не было до того, через что я прошла, скольким раненым я жизнь спасла. С первого же дня я косые взгляды ловила, шепот за спиной. Первой мать не выдержала. Узел мне в дорогу собрала, и говорит, уходи, мол, у тебя еще три сестры младшие, их из-за тебя замуж не возьмут. Все ведь знают, что ты год на войне провела, с мужчинами. Вот что им важно! Им плевать на то, что ради них я жизнью рисковала, голодала, грязью зарастала и ноги в кровь стирала, им дела нет до того, сколько я людей спасла. У них одно в голове – мужчины-женщины. Знаете, я тогда для себя что-то очень важное про людей поняла.

Нэльда надолго замолчала, а потом внезапно встрепенулась и быстро закончила:

– Я тогда из дома ушла и долго бродяжила, чем попало жила, пока к старухе-травнице не приблудилась. Так что тяготами лесной жизни ты меня не испугаешь, Динон. Меня вообще мало чем испугаешь теперь. До недавнего времени я думала, что мне больше нечего терять. Теперь у меня кое-что появилось, и уж это-то терять я не намерена.

Рийна пополнение в составе маленького отряда привело в ярость. Ссориться с братом он не решился, но, оставшись наедине с Диноном, высказал ему все, что думает, не стесняясь в выражениях и при необходимости, когда ему не хватало знания ругательств на койне, переходя на родной язык. Рейнджеру, который и сам был не в восторге, волей-неволей пришлось защищать Эйна и Нэльду.

– Ну, что поделаешь – любовь, – примиряющее говорит он.

– В нашем языке нет такого слова – «любовь», – сердито ответил Рийн. – Есть слово, обозначающее дружбу между людьми – неважно, какого пола. И есть слово, обозначающее влюбленность, дословно его можно перевести как «душевная болезнь».

– Ну что ж, это по-своему верно, – задумчиво сказал Динон, припоминая собственные юношеские влюбленности. Это и впрямь напоминало болезнь – несколько недель как в лихорадке, а потом все проходит без следа, оставляя по себе лишь легкое недоумение – «и что я в ней нашел?».

Впрочем, все вышло не так страшно, как представлялось поначалу. Нэльда и впрямь оказалась опытной путешественницей – по лесу она ходит лучше Динона, прекрасно знает местные травы и умеет раздобыть еду в густом лесу и в чистом поле, а потом быстро и очень вкусно приготовить ее на костре, так что в целом ее присутствие приносило массу пользы и не создавало никаких неудобств.

Поскольку продовольственная проблема больше не подгоняет их, шли не торопясь, часто делая привалы, на которых подолгу беседуют. Рийн продолжает дуться, Эйн молчалив и задумчив, так что разговаривают в основном Динон и Нэльда. Постепенно рейнджер рассказал ей о Башне и населявших ее странных существах. Больше всего девушку заинтересовал Золотой дракон.

– Наверное – это очень грустно, таким всезнающим и всепонимающим быть и не иметь возможности помочь, – задумчиво говорит Нэльда.

– Помочь? Кому? – не понял Динон.

– Ну, людям.

– Помочь людям? По-моему, у него и в мыслях нет кому-то помогать. Мне кажется, он считает, что у людей и так все нормально.

– Нормально? – возмутилась Нэльда. – А войны? А болезни? А нищета? А то, что у власти горстка упившихся чужой крови жирных бездельников стоит?

Динон почесал в затылке. Он понимает точку зрения Нэльды и согласен, что со своих, человеческих, позиций она права.

– Дракон сказал бы на это, что все тобой перечисленное – это неотъемлемые свойства человека и человечности. Понимаешь, ты воспринимаешь все это изнутри, для тебя есть плохие вещи и хорошие, а он видит нас снаружи, и мы для него интересны в целом – со всеми своими особенностями, включая те, которые мы сами считаем плохими.

Нэльда гневно тряхнула головой.

– Не понимаю. Если он так хорошо нас изучил, он же должен знать, что для нас хорошо и что плохо!

– Он знает. Но… как тебе объяснить… он не стремится сделать нам лучше. Он изучает нас не для того, чтобы установить мир во всем мире и устроить счастье для всех. Ему… просто интересно.

– Просто интересно? – возмутилась Нэльда. – Интересно со стороны за чужими страданиями наблюдать и даже не пытаться помочь? Как так может быть, Динон? Ты это понимаешь?

Динон поежился под этим гневным натиском. Он не решился бы сейчас признаться в этом, но прекрасно сознает, что и сам в этом смысле немногим отличается от дракона: путешествует из мира в мир, наблюдает жизнь людей со стороны, но не пытается вмешаться, чтобы помочь или изменить чью-то жизнь к лучшему.

– Да, Нэльда. Я это понимаю.

Это случилось на вторую ночь после того, как они покинули пещеру.

Динон устроился возле догорающего костра, чтобы хоть пару часов поспать в тепле. Ему редко приходится ночевать под открытым небом, поэтому одеяло он выбирал по принципу оптимизации места в седельной сумке, а не по теплопроводности. Братья и Нэльда, лучше снаряженные для лесных ночевок, оборудовали себе гнезда чуть поодаль, под деревьями.

Посреди ночи рейнджер проснулся от того, что угасший было костер разгорелся снова, усиливая градиент температур между обращенной к лесу и уже изрядно подмерзшей спиной и жадно ловившими тепло животом и грудью. Он высунул нос из-под одеяла, чтобы посмотреть, кому из его спутников вдруг не спится. Но все трое уютными свертками лежат на своих местах, подсвеченные красными отблесками разгорающегося пламени, в которое кто-то только что подбросил свежую порцию сухих дров.

Черт, подумал Динон. Надо было, что ли, часового выставить. Но в этом безлюдном лесу подобная предосторожность казалась ему глупостью. По крайней мере, до настоящего момента.

Захрустели ветки, и к костру подошел человек с охапкой хвороста. Постоял немного, глядя на танцующее пламя, свалил сушняк сбоку от огня и присел на трухлявое бревно, которое братья вечером забраковали в качестве топлива. Динон постарался рассмотреть пришельца, скосив глаза и не шевеля головой, чтобы не подать виду, что проснулся. Но оба эти намерения позорно провалились.

– Привет, Динон, – сказал дракон.

Рейнджер не видел его в человеческом обличье с разговора в библиотеке, но сразу узнал этот равномерный, практически лишенный интонаций голос. Хотя человеческая форма Золотого ему по-прежнему неприятна, он обрадовался встрече.

– Как ты нас нашел? – спрашивает Динон, высунувшись из-под одеяла и с благодарностью подставляя лицо и руки исходящему от костра жару.

– Немногие отваживаются жечь костер в такой близости от тепуя.

– Но как ты смог приземлиться в лесу? Луна же еще не взошла, не видно ни хрена.

– Есть способы видеть в темноте. Как, по-твоему, ориентируются летучие мыши?

– Не знаю, для меня это всегда было загадкой. Как?

– По эху от своих криков.

– Да ладно, – не поверил Динон. – Они же в лесу летают, между веток. Как же можно по эху разобраться в такой мешанине?

– Можно, – дракон наклонился и пошевелил поленья в костре. Пламя вспыхивает ярче, выхватив из темноты бесстрастный профиль Золотого. Рейнджеру почему-то вспомнилась встреча с королем в тюрьме.

– Тебе, наверное, не терпится узнать, что мы там выяснили.

– Да, расскажи, – кивает дракон.

– Ну, прежде всего – они не собираются на вас нападать. Они думают, что это вы хотите напасть на них, и тратят массу средств и усилий на поддержание обороны. Хотя оборона эта какая-то глупая: если бы драконы действительно захотели атаковать, от нее было бы мало толку. Говорят, все дело в том, что воевать им особо не с кем, а в правительстве в основном военные, и им надо как-то обосновывать собственное существование.

– Интересно, – сказал дракон.

– Я разговаривал с королем, – продолжает Динон. – Он вообще-то в бегах, поскольку хочет изменить ситуацию, а из дворца это не очень-то получается. Он сказал, что хотел бы встретиться с тобой. Послезавтра в полдень там, где две реки сливаются в одну. Это где-то поблизости, он сказал, что ты должен знать.

– Я знаю.

Дракон помолчал, обдумывая услышанное. В красных отсветах костра его лицо кажется еще более нечеловеческим, чем при свете дня.

– Забавно, – говорит он наконец. – Ты пробыл там меньше декады и уже успел встретиться с королем.

– Да, а еще побывал на погранзаставе, посетил библиотеку и посидел в тюрьме. Ну я-то ладно, ты на Эйна посмотри – он за это время уже успел себе барышню подцепить, – сварливо пожаловался Динон.

– Да, я заметил. И что ты собираешься с ней делать дальше?

– Я? Причем тут я? Сами пусть разбираются!

Дракон растянул губы в своей жутковатой улыбке, но – на удивление – воздержался от комментариев. Вместо этого он спрашивает:

– А что ты сделал, чтобы попасть в тюрьму?

– Ничего я не делал. Это распространенное заблуждение, что, чтобы попасть в тюрьму, надо что-то делать. В большинстве миров для этого достаточно просто немного отличаться от окружающих.

– Да, это правда, – кивнул дракон.

– А ты откуда знаешь? Ты бывал в тюрьме?

– Да, однажды… Еле выбрался. Камера была слишком маленькая, чтобы перекинуться в дракона. Мне повезло, что казнить у вас принято на открытом месте.

– Ничего себе… А за что тебя собирались казнить?

– Я так толком и не понял. Нарушил какой-то священный обычай – то ли зашел не туда, то ли не поклонился кому надо. В общем, чем-то оскорбил их религиозные чувства. Люди очень серьезно относятся к религиозным чувствам.

Динон кивнул, припоминая недавний разговор со священником.

– А ты понимаешь, почему? – спросил он. – Как получается, что люди считают плохим то, что не приносит никому вреда?

Золотой некоторое время молчит, ковыряя палочкой в костре.

– Представь себе, что какие-то люди приготовили и съели мясо своего умершего родственника, – говорит наконец он. – По-твоему, это допустимо?

– Если они голодали…

– Нет, не голодали. Просто им так захотелось.

Динон задумался, борясь с собой. С одной стороны такое, конечно, кажется недопустимым. С другой стороны, это не приносит никому вреда, а он только что заявил, что не осуждает подобные вещи.

– Ну, я думаю, это их право, – выдавил рейнджер. – Но я бы не стал так делать.

– Видишь, тебе тоже могут не нравиться безвредные действия других людей.

– Но я не считаю их плохими! – запротестовал Динон. – Это отвратительно, да… Но не плохо.

– Зачастую именно критерий неприемлемости, отвратительности действия становится определяющим для моральной оценки.

– Вот это мне всегда было непонятно. Мораль – это как люди относятся к другим людям – ну там, не причиняют им зла, помогают друг другу, поступают по справедливости. Если действие отвратительное, но никому не приносит вреда, причем тут мораль?

– Вот тут ты ошибаешься. Есть две разных морали – индивидуальная и коллективная. То, что ты назвал, относится к индивидуальной морали. Она защищает людей друг от друга и позволяет жить вместе, но действовать самостоятельно, заботясь о собственных целях. А есть другая мораль – религиозные запреты, пищевые табу, почтение к старшим по возрасту или званию или, например, то, что вы называете патриотизмом. Эта мораль направлена на объединение людей в иерархические группы, которые регулируют повседневную жизнь и привычки своих членов. Коллективная мораль выше всего ставит лояльность группе и уважение к власти. Она нередко воздействует на людей через тот самый критерий отвратительности, который дает вам ощущение, что одни поступки возвышенные, а другие низменные. Объективно они могут быть почти одинаковыми – например, поедание мяса коровы или свиньи – но для тех, кто соблюдает табу, съесть мясо не того животного так же отвратительно, как для тебя – отведать человечины.

– Но почему? Какой в этом смысл? То есть, я понимаю, что людям нужна какая-то сила, которая будет сплачивать их вместе ради общего дела, но зачем все эти дурацкие запреты, табу, все эти бестолковые обряды? Я еще могу понять, зачем люди верят в бога и вечную жизнь, ведь иначе все их достижения и заслуги – в конце концов, всего лишь надписи на надгробном камне. Но зачем для этого есть особую еду, одевать специальную одежду, трясти над головой этой штукой… как там она называется…

– Чтобы продемонстрировать лояльность группе, – ответил дракон. – Знак лояльности должен быть дорогостоящим, чтобы его было сложно подделать. Людям ведь важно знать, кто свой, а кто чужой, с кем надо поступать по совести, а кого можно и обмануть.

– Так вот почему религиозные люди часто оказываются редкостными сволочами!

– Возможно. К единоверцам они обычно относятся лучше, чем ко всем остальным. Но это касается не только религии, так работает любое деление людей на группы – будь то нация или молодежная банда.

– Ну вот я ни к каким группам не принадлежу и ко всем людям отношусь одинаково! – заявил Динон и, подумав, добавил: – Более или менее.

– Да, бывает и так, – согласился дракон. – Для некоторых людей важна только индивидуальная мораль, для других – обе, и когда они вступают в противоречие, чаще побеждает групповая. Это зависит как от самого человека, так и от состояния общества. В мирные времена групповая мораль не так важна, а вот когда появляется угроза извне, то ваши древние инстинкты говорят вам, что спасения можно искать лишь у своих. Люди объединяются против внешнего врага, и групповая мораль выплывает наверх – ужесточается иерархия, многократно усиливаются знаки принадлежности, все торопятся продемонстрировать свой патриотизм и верность лидеру. А лидеры нередко используют эту особенность, чтобы усилить свою власть – находят внешнего врага и устраивают маленькую победоносную войну, или просто пугают всех угрозой войны. Помимо прочего, это позволяет еще и задавить оппозицию – ведь в такой ситуации любой человек, критикующий лидера, воспринимается как чужой, враг, даже если он гражданин той же страны и заботится о ее благе.

Динон не ответил, мрачно глядя в огонь. Вот всегда он так. Придет и обгадит людей, и даже возразить нечего, потому что все правда. Иногда после разговоров с драконом ему казалось, что человеческий род безнадежен, хотя сам Золотой вообще не рассуждал в таких терминах.

– Ну если ты такой умный и все понимаешь, – сказал наконец Динон, припомнив нэльдин вопрос, – то почему ты не пытаешься помочь людям? Хотя бы объяснить им все это, рассказать, что враги не в соседней стране, а тут, рядом, на троне?

– Ингерн как-то пытался, – меланхолично откликнулся Золотой.

– И что? – жадно спросил рейнджер.

– Я его едва спас. Пришлось перекидываться в дракона посреди разъяренной толпы… Кого-то задавил насмерть. Больше он так не делал.

Дракон помолчал немного, прежде чем продолжить.

– Да и, в конце концов, зачем им что-то объяснять? Нужно ли им это? Ведь большинству людей нравится чувствовать свою принадлежность к группе, ощущать себя патриотом, бороться за наше святое дело. Вас возбуждает ощущение борьбы плечом к плечу, военное братство, с которым никогда не сравнится братство мирное. Это ваша природа, ваша суть. Стоит ли идти против природы?

– Конечно, стоит! Ведь эта природа – она приводит к тому, что одни люди мучают и убивают других!

– Им это нравится, – пожал плечами дракон.

– Никому не нравится быть замученным и убитым!

– Но наличие такой опасности придает жизни особый вкус. Войны возникают не только по прихоти нерадивых королей. Есть немало людей, которым скучно жить мирной жизнью – они становятся авантюристами, преступниками, пиратами или солдатами.

Динон открыл было рот, чтобы возразить, но так и застыл, пораженный внезапной мыслью. Сказанное было точным описанием его брата, успевшего послужить наемником, кажется, уже в десятке миров и множестве военных кампаний. Да и сам он тянулся к новому, к авантюрам, к приключениям, отличаясь от брата лишь тотальным отвращением к насилию. Спокойная, размеренная жизнь навевала на него смертельную скуку.

– Что хочет человек? – продолжал дракон. – Быть счастливым. Ты исходишь из предположения, что высшее счастье – это мирная, безопасная жизнь. Но это так лишь для некоторой части людей. Другим нужна борьба, опасность, риск. Поэтому в любом обществе, при любом государственном строе всегда кто-то будет недоволен. Одним нужен мир, другим война, одним свобода, а другим стабильность, одним сытая, удобная для жизни страна, а другим голодная, но великая держава. Ирония в том, что ни те, ни другие не готовы признать за своими оппонентами право на существование.

Костер почти прогорел. Золотой поднялся и стал ломать хворост, с удивительной сноровкой подкладывая его в возрождающееся пламя. Динон поежился под тонким одеялом, зевнул и прикрыл глаза.

– Я подумаю об этом завтра, хорошо? Башка совсем не варит… Утром будь поосторожнее, не пугай Нэльду. Я ей все рассказал, но все-таки… – последние слова он пробормотал, уже погружаясь в сон.

А дракон всю ночь сидел у костра, подкармливая огонь свежим хворостом. О чем он думал, глядя в быстрые языки пламени – совсем такие же, как много лет назад – никто никогда не узнает.

Они прилетели на условленное место задолго до полудня и устроились на берегу, поджидая короля. Вода, по весеннему времени, стояла высоко, доходя почти до края первой террасы. Припекало солнце, над рекой метались взад-вперед разноцветные стрекозы, и лишь вездесущие комары мешали в полной мере наслаждаться жизнью. Динон с завистью смотрел на дракона – насекомые не могли пробраться сквозь густую шерсть и потому атаковали только его морду и уши. Отгоняя их, золотистый зверь тряс головой, отчего несколько напоминал корову, прилегшую отдохнуть возле пастбища.

– Как это вы умудряетесь жить в обществе этих тварей, – проворчал он, в очередной раз отмахиваясь от роя кровопийц.

– Ну, у нас в Дире, например, их нет, – возразил Динон.

– В самом деле? Почему?

– Ну, там вообще почти нет живности. Там никто не может размножаться. Это как-то связано с делением клеток… Я точно не помню, в чем там суть. Но в результате никто в Дире не способен приносить потомство. Ни звери, ни птицы, ни люди, ни комары.

– Но ты ведь родился там?

– Да. Родиться там можно. А зачать нельзя. Моя мать вернулась в Дир на третьем месяце, – Динон немного помолчал и добавил, – после того, как погиб отец. Он сам был родом из Дира, но жил с ней на ее родине. Он даже стал там каким-то большим начальником… а потом там случилась революция, в которой его случайно убили. Мой брат – ему было тогда девять лет – увел мать и сестру через ближайшую точку перехода. С тех пор моя семья живет в Дире.

Дракон промолчал. Динон давно уже перестал пытаться угадать, о чем думает в данный момент Золотой, поэтому он просто откинулся на спину и бездумно смотрел на покачивающиеся под легким ветерком листья старой ивы.

Внезапно дракон поднял голову.

– Едет.

Рейнджер прислушался и вскоре тоже различил гулкий перестук копыт по тропе.

Динон не стал слушать, о чем король будет разговаривать с драконом. Представив их друг другу, он пошел по тропинке вниз по течению реки. Молодой король почему-то ему неприятен. Держится он отлично – если и струсил, то не подал вида. C Золотым он общался как с равным, но уважительно, явно стремясь снискать его расположение. Знал бы он, что дракону дела нет до этих наших обезьяньих ужимок, ехидно подумал Динон.

Отойдя на пару сотен шагов, он устроился на берегу, отыскав открытое местечко, на котором докучливых кровососов хоть немного сдувает ветром. Разговор вышел долгий, и он успел задремать, когда услышал, точнее, почувствовал всепроникающий инфразвук – зов дракона. Даже на таком расстоянии он ощущается так же, как в первый раз – как мощная вибрация, проходящая сквозь все тело, вызывая неприятный резонанс где-то внутри, в том, чему Динон не знает названия.

Когда он вернулся, король уже сидит в седле, твердой рукой сдерживая нервничающего жеребца. Кивнув подошедшему Динону, он тронул было коня, но потом вновь натянул поводья и обернулся к Золотому, сидящему на траве в позе воспитанного пса.

– Это правда, что драконы могут провидеть будущее? – спросил король. Видно, что вопрос дается ему нелегко, и даже задавая его, он уже сожалеет об этом.

– Отчасти, – ответил Золотой.

– Тогда, может быть, ты можешь сделать предсказание для меня?

– Могу. К тому времени, о котором ты хочешь спросить, вопрос, который ты хочешь задать, уже перестанет тебя волновать.

– Ты хочешь сказать… я умру?

– Когда-нибудь несомненно. Но не только смерть меняет людей.

Король давно скрылся за деревьями и топот копыт затих вдалеке, но дракон продолжает неподвижно сидеть то ли в нерешительности, то ли в задумчивости. Вдруг он поднял голову.

– Динон, ты не возражаешь, если я на время перекинусь в форму человека? Иногда мне так лучше думается.

Динон подавил легкий неприятный озноб, возникший при воспоминании о человеческой ипостаси Золотого, и кивнул.

Превращение было мгновенным – только что посреди пойменного луга сидел огромный золотистый зверь, и вот уже в круге из примятой его телом травы стоит невысокий худой человек в темных одеждах. Не обращая больше внимания на своего спутника, дракон спустился к воде и устроился под старой ивой, прислонившись спиной к стволу.

Динон воспользовался случаем, чтобы рассмотреть его получше. Золотой полностью ушел в себя – он перестал замечать даже комаров, окруживших его звенящим облаком. Лицо его бесстрастно и абсолютно неподвижно. Динон разглядывает его и размышляет о жившем сотню лет назад человеке, с которого скопирован этот облик. Он мало что знает об Ингерне. Главное в этом немногом то, что лишь о нем – единственном из всего человеческого племени – дракон говорит с уважением.

– Куда мы отправимся дальше? – спросил Ингерн после того, как они закончили трапезу.

Никто не обращал на них внимания. Ингерн коротко подстригся, чтобы хоть чем-то отличаться от дракона, сохранявшего его прежний облик длинноволосого горного отшельника, но даже так все принимали их за братьев-близнецов. Неподвижное лицо и угловатые движения Золотого могли бы привлечь внимательный взгляд, но в этом продуваемом всеми ветрами, провонявшем рыбой и креветками портовом городке встречались и более необычные персонажи – жутковатые каторжники и беглые рабы без носа или ушей, а порой появлялись даже чернокожие матросы из далеких южных земель. Поэтому никому не было дела до странноватых чужеземцев, и их это вполне устраивало.

– Куда ты хочешь? – спросил дракон. – Можно двигаться дальше вдоль побережья. А можно отправиться на острова – тут неподалеку есть пара архипелагов.

Золотой быстро освоил навигационные карты и считал их одним из полезнейших изобретений человечества. Необъятная память дракона позволяла хранить информацию обо всех маршрутах, которые он когда-либо пролетал, но вот обмен этой информацией у них был не налажен, так что каждому приходилось создавать для себя карту мира самостоятельно. Человеческие же карты фиксировали этот мир раз и навсегда, позволяя воспользоваться готовым знанием всякому, кто умел их читать. Золотой научился этому быстро и теперь разбирался в картах гораздо лучше Ингерна. В дорожной сумке их была целая связка. Особенно ценны были карты при путешествиях над морем. Драконы обычно не улетают от суши дальше расстояния видимости, поэтому многие острова для них недоступны. Вооруженный картами, Золотой открыл для себя новый мир архипелагов и был им заворожен. Ингерн об этом знал.

– Конечно, полетели на острова.

– На который из двух архипелагов? Один поменьше, но ближе к берегу, другой побольше, но дальше.

– Мне все равно. Хочешь, давай бросим монетку.

– Монетку? – дракон старательно, хотя и не слишком успешно, постарался передать свое удивление с помощью человеческой мимики. Ингерн улыбнулся.

– Не так сильно, ты переигрываешь. Не обязательно задирать брови на середину лба, достаточно их слегка поднять. Да, так лучше.

– Так что ты там сказал про монетку? – спросил дракон, возвращая своему лицу нейтральное выражение.

– Какую монетку? Ах, да. Это еще один глупый человеческий обычай, как ты любишь говорить. Точнее, даже не обычай, а так, шутка. В общем, когда не знаешь, что выбрать из двух равноценных вариантов, бросаешь в воздух монетку и загадываешь: если упадет королем вверх – выбираешь первый вариант, если цифрой – второй.

Дракон внимательно изучил потертый медный кругляш, протянутый ему Ингерном. Он уже усвоил концепцию денежного товарообмена, но такое использование монет было ему внове.

– И в чем смысл? – наконец спросил он.

– В том, что не приходится решать самому. Ты как бы перекладываешь на случай ответственность за совершенный выбор.

– Но почему монета?

– Удобно. Две стороны, в половине случаев выпадает одна, в половине другая.

Дракон посидел в задумчивости, потом вдруг подкинул монету в воздух и поймал ее на лету неожиданно точным и быстрым движением. Раскрыл ладонь и некоторое время изучал королевский профиль с фамильной выпяченной губой. Затем бросил снова – на этот раз выпала цифра. Затем еще и еще.

Ингерн не мешал ему. Его восхищала способность этого непостижимого существа своим умом доходить до открытий, на которые у человечества ушла не одна сотня лет. Кажется, сейчас он наблюдал одно из таких событий.

Сделав несколько десятков бросков, Золотой остановился и уставился на собеседника. Ингерн уже немного умел читать драконью мимику, и иногда она проступала на лице Золотого сквозь человеческие черты, особенно если он бывал чем-то сильно поражен.

– В половине случаев выпадает одна, в половине другая, – повторил дракон, впившись немигающим взглядом в лицо своего друга. – Но откуда монета знает при каждом броске, какая сторона выпала в другой половине случаев?

Ингерн засмеялся.

– Загадка, правда? Я и сам долго ломал над этим голову. При каждом отдельном броске вероятность одного из исходов – ровно половина. Но если два раза подряд выпал король, то в третий, скорее всего, будет цифра. Значит, исход последующего броска зависит от предыдущих. Но за счет чего, какая между ними связь?

– За счет чего? – повторил дракон.

– Не знаю, – ответил человек. – Я так и не сумел этого понять. Мне кажется, это какая-то ошибка в структуре реальности. – Глянул на лицо дракона и быстро добавил с улыбкой: – Шутка.

Подумал немного и уточнил:

– А может, и не шутка… Не знаю. В университете нам объясняли, что на самом деле каждый следующий бросок не зависит от предыдущего, а примерно равное число цифр и королей получается потому, что возможных цепочек событий с таким соотношением гораздо больше, чем тех, в которых выпадает только король или только цифра. Но мне это объяснение всегда казалось немного натянутым.

Дракон кивнул и уставился в пространство с обычным своим бесстрастным выражением. Ингерн представил, как в голове у Золотого взлетают и падают воображаемые монеты, формируя длинные цепочки королей и цифр. Он давно понял, что дракон мыслит иначе, чем человек, но как именно, так и не сумел разобраться.

Через несколько минут Золотой вышел из прострации и сфокусировал взгляд на собеседнике.

– Нет, ты не прав. Это хорошее объяснение. Оно работает.

– Хотел бы я знать, как ты это выяснил, – ответил Ингерн, вставая. – Пойдем. На следующей стоянке я расскажу тебе про теорему Байеса.

Золотой мягко спланировал на обширную пустую террасу драконьего этажа. Когда закоченевший Динон сполз с его шеи, дракон сказал, будто оправдываясь:

– На ваш этаж я не могу сесть с человеком. Надо резко тормозить, ты бы не удержался.

– Ничего, пробегусь по лестнице, заодно согреюсь, – махнул рукой Динон.

Он собрался было идти, но дракон сел возле края террасы, задумчиво глядя в пропасть. Динон уже достаточно разбирается в повадках Золотого, чтобы понять этот знак: дракон хочет поговорить. Рейнджер шагнул ближе к краю и опустился на шероховатый, нагретый солнцем белый камень.

– Ну как, вы договорились с королем? – спросил он после непродолжительного молчания.

Дракон повернул голову и в упор посмотрел на Динона.

– Договорились? Что ты имеешь в виду?

Рейнджер смешался.

– Ну… что тебе сказал король?

– Обрисовал в общих чертах политическую ситуацию в государстве. Это было очень познавательно. – Дракон снова отвернулся в сторону пропасти и лег, вытянув далеко вперед длинные лапы-крылья со сложенными перепонками. – Кроме того, Его Величество сделал мне одно предложение, от которого я не смог не отказаться. Он хотел вернуться к своему народу верхом на золотом драконе.

– Ого, – только и смог ответить Динон. – И как он воспринял твой отказ?

– Довольно спокойно. Я думаю, он своего добьется без посторонней помощи. Целеустремленный молодой человек.

– Да уж, – Динон вспомнил холодный взгляд серых королевских глаз. – Не хотел бы я оказаться его врагом. Впрочем, – добавил он после некоторого раздумья, – его другом я тоже бы не хотел оказаться.

– Это правильно, – согласился дракон. – От облеченных властью лучше держаться подальше.

Динон попытался себе представить, в каких обстоятельствах Золотой мог свести близкое знакомство с людьми, облеченными властью. Простор для фантазии широк, а расспрашивать дракона сейчас не хочется, поэтому он вскоре бросил это безнадежное занятие и стал просто бездумно смотреть на золотой пейзаж, расстилающийся внизу. Вдруг новая мысль пришла ему в голову.

– Если Гондвана не собирается нападать на Башню, то кто же наслал на тепуй вечную осень? – возбужденно спросил он. – Как это вообще возможно? И, главное, зачем?

– Не знаю, – ответил Золотой. – Может, кому-то просто нравится желтый цвет?

Динон покосился на выпуклый желтый драконий бок.

– А не ты ли это все устроил? Чтобы легче маскироваться на фоне деревьев, а?

– Версия подкупает своей оригинальностью, – отозвался дракон, – но проблема в том, что осень была здесь еще до моего появления.

– Черт. Но если не ты, то кто же? Это должен быть кто-то, обладающий огромной силой, наделенный особыми способностями… – вдруг какая-то ассоциация, какое-то недавнее воспоминание мелькает у него в памяти. Он еще раз прокрутил в голове всю логическую цепочку, и на этот раз ему удалось ухватить за хвост ускользающую мысль. Ну конечно, это же очевидно! Почему это раньше не пришло никому в голову? Разве что потому, что облик персонажа слишком уж не вяжется с образом могущественного злодея.

– Ты знаешь полное имя Джеда? – резко спросил он.

Дракон задумался, обшаривая давно заброшенные закоулки своей необъятной памяти.

– Джедирак Эскуладо, – выдает наконец он. – Так он представился мне при первой встрече.

– Точно! Именно так его и назвал король. Значит, он угадал правильно. Знаток темной науки, так он сказал. Я уверен, что это его рук дело.

Динон вскочил и возбужденно зашагал взад-вперед по террасе.

– Значит, он не просто ошибался, когда рассказывал об угрозе извне. Он сознательно вас обманывал!

Дракон продолжает спокойно лежать, только голова поворачивается вслед за собеседником.

– Звучит довольно правдоподобно, – заметил он, как бы поощряя Динона на дальнейшие рассуждения.

– Зачем же ему это может быть нужно? Может, он опасается, что люди Гондваны придут за ним сюда? Но ведь никто, кроме его друзей, не знает, что он здесь …

Динон снова сел и погрузился в раздумья. Он думает о Джеде, пытается вызвать в памяти его образ и сопоставить с новой ролью. Они так и не виделись с того самого ужина – выяснив все, что ему было нужно, Хозяин Башни потерял интерес к пришельцам. Динон стал перебирать в памяти их беседу, пытаясь отыскать в его репликах хоть какую-то зацепку. И вдруг вспомнил.

– Помнишь большое круглое зеркало на штативе в комнате Джеда? – спросил он. – Я видел точно такое же в сторожевой вышке на границе леса. Это устройство для борьбы с драконами. Оно направляет солнечный луч в глаз дракону, ослепляя его. Как ты думаешь, зачем Джеду противодраконье зеркало?

– Это не будет работать, – возразил Золотой. – Представь себе, с какой точностью и быстротой нужно навести зеркало, чтобы попасть в глаз летящему дракону. И как насчет атаки в пасмурную погоду? Нет, это не против драконов зеркало. Либо они тебе врали, либо сами не знают, зачем оно. Такие зеркала используют для дальней связи. Точно наведенный луч можно увидеть за много десятков миль.

Динон задумался.

– Командир говорил, что примерно раз в декаду приезжает проверяющий и запирается с этим зеркалом наверху. Зачем им так часто проверять оружие, которое все равно не сработает?

– Может, они выходят с кем-то на связь? – предположил дракон.

– С кем? – риторически спросил Динон. И вдруг им одновременно пришла в голову одна и та же мысль.

– Джед! – хором произнесли Динон и дракон.

Золотой останавливается перед небольшой дверью, ведущей, судя по виду, в какое-то подсобное помещение.

– Это здесь.

Динон кивнул и шагнул вперед. Поскольку дракон явно не собирается входить первым, рейнджер потянул за ручку. Дверь без труда отворилась, открыв темный закуток, из которого начинается ведущая вверх винтовая лестница. Динон нерешительно взглянул на дракона.

– Да, это здесь, – повторяет тот.

Динон шагнул внутрь и начал подниматься по лестнице. Она оказалась короткой – через пару витков вверху замаячило отверстие, ведущее в ярко освещенное помещение. Когда рейнджер добрался до него и осторожно высунул голову, он увидел обширный пустой круглый зал со стенами из все того же белого камня. В зале находится лишь один предмет – замысловатая металлическая конструкция, удерживающая ограненный прозрачный кристалл диаметром чуть больше обеденной тарелки, и лишь один человек – Джед, стоящий рядом с кристаллом. Он смотрит прямо на Динона, и на лице его удивление быстро сменяется негодованием.

– Что ты здесь делаешь? – возмущенно воскликнул он, делая шаг в сторону Динона. – Сюда нельзя! Уходи немедленно, слышишь?

Динон молча продолжает подниматься и вступает в зал под гневные крики Хозяина Башни, за ним следуют Эйн и Рийн. Когда в отверстии показалась голова Золотого, Джед мгновенно повернулся к нему.

– Капитан, я требую, чтобы вы арестовали этих людей.

Дракон не отвечает, продолжая спокойно подниматься по лестнице. Ступив в зал, он встал рядом с братьями и огляделся. Следом за ним украдкой выбрался Тинк, но Джед даже не взглянул в его сторону.

– Спокойно, Джед, – говорит наконец дракон. – У нас к вам есть разговор.

Хозяин Башни окинул их взглядом и оценил расстановку сил. Расстановка явно не в его пользу, и Джед меняет тон.

– Ах, вот оно что. Значит, бунт, – язвительно сказал он. – Наш доблестный капитан сговорился с чужеземцами, чтобы вывести старика на чистую воду. Ну-ну, давайте, выкладывайте, что у вас за разговор.

– Бунт? – дракон улыбнулся. Как обычно, улыбка выходит жутковатой, но сейчас это вполне соответствует ситуации. – Вы заигрались в солдатиков, Джед. Я подыгрывал вам, пока меня это забавляло. Но я полагал, оба мы помним, что это не более чем игра.

Джед пожал плечами и повернулся к Динону.

– Вижу, не стоило оставлять тебя без присмотра. Сперва ты показался мне порядочным человеком. Но не прошло и декады – и ты уже затеял интриги у меня за спиной.

Рейнджер почувствовал укол нечистой совести. Но сейчас не время для рефлексии – нельзя позволять Джеду повернуть разговор в свое русло. Не зная, с чего начать, Динон рубанул с плеча.

– Джедирак Эскуладо. Мы знаем, кто вы такой.

Джед снова изменился. Больше нет ни возмущения, ни язвительности. Он стал спокоен и собран, как хищник перед прыжком – и так же опасен. Дракон тоже почувствовал это и сделал шаг вперед, закрыв собой братьев и встав плечом к плечу с рейнжером.

– И кто же я, по-твоему, такой? – спокойно спросил Джед.

– Лжец и мошенник, – быстро отвечает Динон. – Вы подчинили себе жителей Башни пустыми угрозами. Люди вовсе не собираются нападать на Башню. Они сами боятся драконов. – Рейнджер собрался с духом и выложил свой главный аргумент. – И это вы устроили осень на тепуе.

Джед прекрасно владеет собой. На его лице не дрогнул ни один мускул.

– Кто ты такой? – спрашивает он вместо ответа.

– Динон из Дира. Я сказал вам правду. Но с тех пор я совершил небольшое путешествие по Гондване и много чего увидел и услышал. У меня есть неприятное свойство, Джед – я умею анализировать факты и делать выводы.

Джед усмехнулся.

– На твоем месте я бы не стал этим гордиться. Ты делаешь очень поверхностные выводы. С кем ты говорил в Гондване?

– Например, с королем.

– Врешь. Король сбежал.

– Из дворца он, может, и сбежал. Но столицу покидать и не собирался. Мы с ним очень плодотворно пообщались. Это он догадался, кто вы. Вы оставили по себе крепкую память, Джед. Даже полвека спустя вас узнают по имени и описанию.

Джед снова усмехнулся.

– Ошибки молодости. Ну хорошо, допустим, это все я, и что с того? Тебе-то зачем все это? Чувствуешь себя героем-освободителем? И кого же ты, интересно, освободил? Горстку дикарей, которая без меня давно бы уже погрязла в своей дикости и разучилась даже разводить огонь, потому что проще есть все сырым в лесу, чем тащить в Башню и готовить? Или пару десятков молодых драконов, которые и так целыми днями от нечего делать фланируют над лесом? Или может, ты думаешь, что освободил вот этого вот хитроумного Золотого, который торчит здесь только потому, что изучает людей, как каких-нибудь аскарид, и примерно так же высоко нас ставит?

Динон улыбнулся про себя, отметив, что не его одного раздражает естествоиспытательский подход Золотого к людям. Но вслух сказал совсем другое.

– Дело не только в Башне. Вы в сговоре с шайкой военных из правительства Гондваны. Они используют угрозу драконов для того, чтобы удерживать власть и лоббировать нужные им решения. Они не давали королю проводить реформы и развалили экономику страны.

– Ах, вон оно что. Ты везде успел, как я погляжу. Шайка военных, говоришь, развалила экономику? А ты вообще что-нибудь понимаешь в экономике? Или ты думаешь, вот есть добрый король, который желает блага своему народу, и есть злобные негодяи, которые из своих меркантильных соображений ему мешают? Да он не о благе народа печется, он просто хочет власти. Разогнать министров, распустить парламент и всем управлять самому – он с детства только об этом и мечтает. Ты хоть знаешь, какие реформы он собирался проводить?

– Знаю. Бесплатная медицина и образование для всех, пособие для безработных, высокие налоги для богатых и низкие для бедных...

– Вот именно! Только дурак, ничего не смыслящий в экономике, может считать, что такие реформы – благо! Любой грамотный человек понимает, что это только красивые лозунги. Тот, кто их декларирует – либо лжец, если сам не верит в них, либо дурак, если верит. Невозможна бесплатная медицина на высоком уровне для всех, не-воз-мож-на! Бесплатная медицина для всех неизбежно приводит к тому, что лечат всех кое-как. И какой тогда смысл быть богатым, если все равно придется сидеть в очереди к доктору вместе с вонючими бездельниками, которых к тому же лечат за твой счет? А фиксированные цены? Какой идиот их изобрел? Инфляция – это двигатель экономики! Если держать цены на все, то экономика страны превратится в гниющее болото. А если только на так называемые «жизненно важные товары», как предлагал твой король, то при росте цен на сырье их станет просто невыгодно выпускать! А повышение налогов с ростом дохода знаешь к чему приводит? К тому, что людям становится невыгодно работать! Работаешь в два раза больше, зарабатываешь в четыре раза больше, а получаешь столько же из-за повышения налоговых ставок. И какой дурак вообще будет работать, если можно просто сидеть дома, ковырять в носу и получать пособие? Посмотри на Пангею – там полстраны бездельничает, экономика разваливается, но попробуй кто-нибудь в правительстве заикнуться об отмене пособий – такой визг поднимается! У безработных времени много, могут и митинг устроить, и, не дай бог, революцию. Вот к чему приведут эти реформы, если твой драгоценный король и впрямь решится их проводить. Идиот! Он думает, что достаточно подписать указ, и тут же настанет мир во всем мире и счастье для всех! – Джед гневно хмыкнул, всем своим видом выражая крайнее презрение. – Это у них в роду. Его дед как-то выпустил указ о том, что отношение длины окружности к диаметру должно равняться трем целым двум десятым. Так он думал решить задачу о квадратуре круга. Как ты думаешь, это сработало?

– Вряд ли, – осторожно ответил Динон. Он понимает, куда клонит Джед, и это ему совершенно не нравится, поскольку он чувствует, что в словах оппонента определенно есть доля правды.

– Молодец, – с саркастической усмешкой похвалил его Хозяин Башни. – Хоть что-то ты соображаешь. Тогда, я надеюсь, ты способен оценить и мои аргументы. Любой разумный человек понимает, что только рынок, нерегулирумый рынок может спасти страну. Гондвана всегда была страной рынка, страной торговли, и пусть она такой и останется.

– Не всегда. – Динон припомнил разговор с трактирщиком. – Не так давно там производили нормальные, качественные товары, и каждый мог позволить себе купить их.

– Ты ничего не понимаешь в людях, – возразил Джед. – Людям не нужны хорошие товары. Людям нужна новизна. Никому не нравится годами ходить в одних и тех же ботинках. Гораздо приятнее каждый год, а лучше – каждый сезон приобретать новые. И какой тогда смысл в хороших ботинках, если все равно выкинешь их через пару месяцев?

– Так это вы все придумали, – внезапно осенило Динона. – Это вы! Вы добились того, что вместо качественных товаров стали производить дешевый ширпотреб! А ваш нерегулируемый капитализм привел к тому, что все деньги скопились в руках горстки богачей, а все прочие обеднели! Теперь у них нет денег на нормальные вещи, все покупают всякую дрянь из Лавразии, а местные мастера разорились. Богачи посредством своих монополий устанавливают выгодные только им правила и цены. И где тут свободный рынок? Чтобы рынок оставался свободным, его нужно все время ограничивать.

– Знакомые речи. Вижу, ты многого поднабрался за ту декаду, что тебя не было в Башне. Только вот думать сам не научился, повторяешь все, как попугай. Знаешь, в чем твоя главная ошибка? Ты веришь, что есть плохая и хорошая сторона. В действительности в политике никогда не бывает борьбы добра и зла – только борьба разных политических сил, каждая из которых преследует свои эгоистичные интересы. Если ты этого не понимаешь, лучше вообще в нее не соваться. – Джед как бы невзначай сделал несколько шагов к линзе в центре комнаты и будто бы в задумчивости коснулся ее рукой.

Динон почувствовал, как на него наваливается огромная тяжесть, руки и ноги стали будто свинцовыми. Дракон, стоящий чуть впереди, внезапно согнулся и как-то боком повалился на пол. Сзади послышался шум и чей-то вскрик, но взгляд Динона прикован к скорчившемуся на полу дракону, по телу которого проходят странные конвульсии. В глазах потемнело, как-то подозрительно зазвенело в ушах, и рейнджер почувствовал, что тоже сейчас свалится на пол. Он обернулся, чтобы оценить, далеко ли до стены, и увидел, что у его спутников тоже проблемы: Тинк лежит на полу, сжавшись в комок, возле него на коленях сидит Рийн, нависая над мальчиком в попытке то ли опереться, то ли заслонить от неведомой угрозы. Рядом Эйн прислонился к стене, сдавив руками виски, как при сильной головной боли.

В растерянности, не понимая, что происходит и что делать, Динон снова повернулся к дракону; его взгляд упал на Джеда, который все это время спокойно стоит посреди зала, сосредоточенно глядя в линзу. У рейнджера вдруг мелькнула сумасшедшая догадка. Преодолевая туман в голове и вязкое сопротивление мышц, большинством голосов решивших перейти на самоуправление и сбросить иго нейронов, Динон нетвердо шагает вперед. В этот момент прямо перед ним из ниоткуда выросла стена; рейнджер отшатнулся и с запозданием сообразил, что это Золотой перекинулся в свое драконье обличье. Его продолжают сотрясать судороги, и Динон отступает, опасаясь быть раздавленным.

После он не мог вспомнить, сколько все это длилось – несколько секунд или несколько минут. Он стоял посреди невесть откуда свалившегося бедствия и пытался сообразить, как же ему обогнуть дракона и добраться до Джеда. Золотой лежал на боку, содрогаясь всем телом и царапая потолок вытянутым вверх крылом. Казалось, он то пытается восстановить контроль и подняться на ноги, то снова начинает бессмысленно биться, как муха, попавшая в паутину. В один из таких моментов, когда гигантский зверь забился особенно сильно и рейнджер отступил еще на пару шагов к стене, с той стороны зала вдруг послышался грохот и звон бьющегося стекла. Непонятная тяжесть свалилась с плеч, и снова стало легко дышать; это было так неожиданно, что Динон покачнулся и чуть не упал. Все тело переполнилось ощущением неземной легкости, как бывает, когда сбросишь тяжелый рюкзак после долгой дороги.

Рейнджер зажмурился и потер лицо руками, сгоняя остатки дурноты. Затем раскрыл глаза и увидел, что дракон медленно, осторожно переворачивается на брюхо. Двигается он нетвердо, как пьяный – похоже, ему крепко досталось. Динона тоже пошатывает, звенит в ушах, и происходящее воспринимается как в тумане. Он видит, как дракон делает несколько шагов и склоняется над Джедом, почему-то лежащим на полу. Помедлив несколько секунд, Золотой перекинулся обратно в человека, присел на корточки возле Хозяина Башни, проверил пульс на шее, поднял голову и посмотрел на Динона.

– Живой. Сейчас очнется.

Динон помассировал виски, отгоняя наваждение.

– Что это было?

– Не знаю, – ответил Золотой. Он сидит рядом с Джедом, внимательно глядя ему в лицо. – Может быть, вы нам объясните?

Голова Хозяина Башни чуть приподнялась над полом, взгляд сфокусировался на пустой металлической оправе.

– Где он? – хрипит Джед. – Где кристалл?

– Разбился, – спокойно отвечает дракон.

Голова со стоном упала обратно на пол.

– Идиоты!

– Я не специально, – сказал Золотой. – Когда вы… сделали что-то с кристаллом, я временно потерял контроль и перекинулся в форму дракона. И задел вас и это устройство. Кажется, хвостом.

Джед снова застонал. Потом медленно сел, с трудом поднялся на ноги и принялся бродить по залу, разыскивая осколки линзы. Но удар драконьего хвоста вышел неслабый – кристалл разлетелся вдребезги. Найдя пару самых больших осколков – не больше пальца длиной, неправильной формы, с острыми иззубренными краями – Джед злобно швырнул их к стене, повернулся к незваным гостям и посмотрел на них с такой ненавистью, что на Динона снова навалилась почти физически ощутимая тяжесть.

– Что, счастливы? Добились своего? Вы хоть понимаете, что вы наделали?

Дракон молчит, поэтому Динон коротко ответил:

– Нет.

– Нет? Неудивительно! Это не вашего ума дела, и какого черта нужно было лезть в то, в чем вы ничего не смыслите?

Джед подскочил к поднявшемуся на ноги дракону и заорал прямо ему в лицо:

– Это ведь ты все подстроил, так? Наскучило тебе просто наблюдать за людьми, захотелось экспериментов? Подлая тварь! Как же я раньше не догадался, чем все это закончится?! И чего ты добился? Ты ведь все равно ни черта не понял, хоть и считаешь себя самым умным!

Динон с опаской посмотрел на Золотого, но тот остается, как обычно, бесстрастным.

– Продолжайте, Джед. То, что вы говорите, очень интересно, – спокойно говорит дракон.

Джед переменился в лице, Динону показалось, что он сейчас ударит Золотого. Рейнджер даже мысленно прикинул, как может отреагировать дракон на подобное оскорбление. Впрочем, выяснить это ему не удается, поскольку Джед все-таки сдержался и переключил внимание на него самого.

– Ну а ты? Ты тоже ничего не понял? Глупец! Ты как слепой крот перемещаешься между мирами, но не в состоянии даже распознать место силы! Башня построена в точке ее концентрации, а кристалл позволял ею управлять. А вы разбили его… идиоты…

Джед плюнул в сердцах и отвернулся. Динону показалось, что в глазах его блеснули слезы, но, может быть, это было лишь его воображение.

– Ладно, пойдемте, – после минутной паузы угрюмо говорит Хозяин Башни. – Здесь больше делать нечего.

Не обращая больше ни на кого внимания, он прошел к лестнице.

Динон спустился следом, но когда он выходит в галерею, Джеда нигде не видно.

– Где он? – кровожадно вопрошает Рийн, вываливаясь следом.

Динон повертел головой, пытаясь прикинуть, направо тот скрылся или налево.

– Похоже, ушел. Где теперь его искать? – растерянно говорит он.

Но Рийн не намерен сдаваться.

– Не мог он далеко уйти. Тинк, ты можешь слетать его догнать?

– Не надо никуда летать, – говорит дракон, появляясь из дверного проема. – Оставьте его. Думаю, больше мы о нем не услышим.

– Как так? – удивился Рийн. – Но ведь он опасен! Он может еще наворотить дел!

– Опасен. – Золотой весьма натурально усмехнулся. – А кто не опасен? А уж по части наворачивания дел с вами мало кто может сравниться. В конце концов, как ты собираешься поступить с ним, если догонишь? Убить? На убийцу ты не похож. Посадить под замок? А кто будет его охранять? Оборотни для этого слишком безответственны, а сам ты едва ли захочешь провести остаток жизни под запертой дверью.

– Ну, – в замешательстве протянул Рийн, – можно было бы отдать его на суд тех, кого он обманул.

– Например, на мой. Я свое мнение высказал. А что по этому поводу скажут оборотни, как ты думаешь, Тинк?

Мальчишка неопределенно передернул плечами.

– А мы шо? – сказал он, как будто оправдываясь. – Нам он дрянного не делал. Посылал охоронять межи, ну тах то дело хорошее, мало ли хто там шастает.

Рийн поджал губы. Он не любит публичных поражений.

– А как же жители Гондваны? Их ведь он тоже обманул, верно?

– Жителям Гондваны очень скоро будет не до Джеда. У них намечаются гораздо более серьезные проблемы.

– Какие же?

– Возвращение короля.

Дракон быстро отделался от них, как поступал всегда, едва у него появлялось желание побыть одному. На террасе своего этажа Динон и братья обнаружили Нэльду, которая радостно бросилась им навстречу. Оказывается, она решила, что с ними стряслась беда, и отправилась их спасать, но заблудилась в лабиринте коридоров. Эйн кратко пересказал ей события последнего часа. Нэльда выслушала, не перебивая.

– Значит, вы его отпустили? – спросила она, когда Эйн закончил рассказ.

– А что нам было делать? – огрызнулся Рийн. – Поди поспорь с этим желтым ящером.

– Мне и самому не очень-то хотелось преследовать Джеда, – признался Динон. – Честно говоря, я даже чувствую себя перед ним виноватым. Вроде бы и хорошее дело сделали – не будет больше взаимных угроз, люди, оборотни и драконы могут жить спокойно, король проведет свои реформы… А все равно на душе как-то погано.

– Джед сказал, что король не о людях заботится, а просто рвется к власти, – заметил Эйн.

– Мне кажется, в этом он прав, – согласилась Нэльда. – Наш король действительно порядочная свинья.

– Злая ты, Нэльда, – осуждающе говорит Динон, чтобы не признаваться, что у него сложилось точно такое же ощущение.

– Да, я злая. Знаешь, за что я добрых людей не люблю? Людей, от природы добрых, очень мало, и все они со временем либо очень несчастными, либо очень злыми становятся. А когда кто-то специально быть добрым пытается – такой человек землю кровью по колено зальет и не поморщится, поскольку все его дела во имя Добра будут.

– Это верно, – задумчиво говорит Динон. Он стоит, опершись руками на парапет, и поеживается от порывов холодного ветра. – Но главная беда даже не в этом.

– А в чем?

– В том, что никто на самом деле не знает, как сделать, чтобы людям жилось хорошо, и нужно ли им это. Знаете, я ведь много путешествовал по разным мирам, но никогда раньше не задумывался о причинах и следствиях. Я видел диктатуры, при которых страна процветала, и республики, в которых царила разруха, и наоборот. Я видел миры, в которых люди были счастливы, хотя трудились с утра до вечера за плошку риса, а в других главными проблемами было ожирение, скука и уныние. Я видел миры, где народ обожал захвативших власть кровавых убийц, и другие, в которых на каждом углу ругали самим народом избранное правительство. Но одно везде было общим. Всюду у власти были предприимчивые мерзавцы, народ хотел стабильности и простых решений, а умные, честные люди на обочине жизни все знали и понимали, но ничего не могли поделать.

– Да, и у нас все так, – вздохнула Нэльда. – Нами будто неведомая злая сила управляет. Она судьбы ломает и все хорошее портит, добрых и честных людей слабыми делает, а злым власть дает.

– Сила… – Динон покачал головой. – Нет, Нэльда. Нет никакой злой силы, судьбы и всего такого. Есть только бесконечная вселенная, абсолютно равнодушная к нашим горестям и радостям. Когда это понимаешь, это гораздо страшнее, чем может показаться. – Динон присел на парапет и некоторое время молчит, собираясь с мыслями. – Наша жизнь – цепь случайностей, и никогда нельзя заранее предугадать последствия своих действий. Сделанное сегодня небольшое добро в далекой перспективе может привести к большому злу, и наоборот. Если в жизни и есть какие-то закономерности, то мы не в состоянии их понять. То есть, если пытаться рассматривать отдельные кусочки общей картины, то понять можно многое… Можно понять бедняка, ненавидящего богача за то, что ему не нужно трудиться с утра до вечера. Можно понять богача, презирающего бедняка за то, что он лузер, не способный обеспечить себе нормальный уровень жизни. Можно понять диктатора, считающего свой народ стадом баранов, и революционера, полагающего диктатора властолюбивым мерзавцем. Но когда пытаешься посмотреть на эту картину в целом, фокус теряется, и остается какая-то каша. Или вот эта их экономика. Один человек что-то производит, а десять потом перепродают. Это они называют экономическим ростом, а потом удивляются, куда же делись все деньги… Мне кажется, никто на самом деле толком не понимает, как это все работает.

– Деньги, деньги, – раздраженно говорит Рийн. – Это из-за них у вас все проблемы. У нас в горах люди прекрасно обходятся без денег. Но стоит кому-нибудь перебраться в долину, тут же начинается: «Деньги, деньги».

– Нет, дело не в деньгах, – возразил ему Эйн. – Деньги – это ведь просто металлические кружочки, они имеют ценность лишь потому, что люди так договорились. Дело не в деньгах. Дело в людях.

Вечером того же дня Динон и дракон снова сидят на террасе.

Лес внизу больше не был золотым – желтые листья осыпались, оставив лишь едва проклюнувшиеся, еще не успевшие пожелтеть молодые листочки. Пройдет пара недель, подумал Динон, и лес наконец зазеленеет. Впервые за много-много лет.

О чем думает дракон, как всегда, понять невозможно. Он лежит в своей любимой собачьей позе, положив голову на парапет. Рейнджер подозревал, что именно из-за этого Золотой предпочитает террасу их этажа куда более просторной драконьей – там никакого парапета по краю нет.

Динона одолевают мысли. Это случается с ним нечасто, но уж когда случается, окружающим, не настроенным на философские беседы, следует держаться подальше. Но дракон как нельзя лучше подходит для философских бесед. На любой, даже самый риторический вопрос у него есть ответ, часто парадоксальный и заставляющий Динона по-новому взглянуть на мир.

– Дракон.

– Да?

– Откуда берутся плохие люди?

– Что значит плохие?

– Ну, такие, которые стремятся сделать плохо другим людям. Которые получают от этого удовольствие.

– У каждого человека есть своя темная сторона, – чуть помолчав, отвечает Золотой. – От нее нельзя избавиться, с ней можно только научиться жить.

Динон попытался осмыслить эту фразу и счел ее недостаточно информативной.

– Что это значит? Объясни.

На этот раз дракон молчит долго. Когда он наконец заговорил, в голосе его появилась какая-то новая интонация.

– Однажды друг Ингерна, психолог, поставил эксперимент. Набрал случайных людей, пообещав заплатить им по пятнадцать монет в день за участие в «симуляции тюрьмы». Поделил их по жребию на «заключенных» и «охранников». Охранникам выдал деревянные дубинки, военную форму и черные очки, а заключенных одел в бесформенные робы и приказал называть их по номерам вместо имен. Охранникам он велел охранять тюрьму, но не дал никаких указаний, запретив лишь бить и пытать заключенных.

Дракон немного помолчал, то ли собираясь с мыслями, то ли перекодируя давние воспоминания в слова человеческого языка. Динон терпеливо ждет.

– Эксперимент быстро вышел из-под контроля, – продолжил Золотой. – Охранники обращались с заключенными жестоко и оскорбительно, хотя никто их к этому не принуждал. И ведь это были самые обычные люди, Динон. Люди, которых ты каждый день встречаешь на улице.

– Что именно они делали? – спросил Динон.

– Много всего. Изводили заключенных во время подсчетов, которые изначально были задуманы лишь для того, чтобы они запомнили свои номера. Не давали им мыться, заставляли чистить туалеты. Из камеры убрали матрацы, и заключенным пришлось спать на голом каменном полу. В наказание часто отказывали в еде. Постепенно несколько охранников все больше и больше превращались в садистов.

– Несколько – это сколько? – переспросил Динон.

– Примерно каждый третий. Многие охранники расстроились, когда эксперимент был прерван раньше времени.

– Он был прерван?

– Да, через шесть дней. Но только благодаря жене экспериментатора. Из всех свидетелей только она одна заявила о недопустимой жестокости эксперимента.

Динону почему-то сразу вспомнилась Нэльда, не устававшая возмущаться грязью и насилием в окружавшем ее мире.

– Ну а сам экспериментатор? – спросил Динон. – У него не возникло мысли о жестокости?

– Нет. Он вошел во вкус. Ему понравилась роль надзирателя тюрьмы. Он хотел продолжать.

Динон глубоко задумался, пытаясь представить себя в такой ситуации. Нет, решительно подумал он, уж я-то точно не стал бы наслаждаться издевательством над другими.

– Ты думаешь, что ты бы уж точно не стал наслаждаться издевательством над другими, – констатирует дракон. – Может быть. Но ведь и друг Ингерна не был жесток от природы. Это был самый обычный человек. Как и охранники – все они были самыми обычными людьми.

Дракон повернул голову и некоторое время смотрит на Динона в упор, кажется, наблюдая за его реакцией. Потом снова отвернулся и положил морду на парапет.

– В действительности ваше поведение гораздо больше зависит от ситуации, чем вам хочется считать. Ты думаешь, что есть хорошие люди, которым свойственно поступать хорошо, и есть плохие, которым свойственно поступать плохо. На самом деле, есть просто люди, и есть ситуации, в которых они оказываются. Дай человеку униформу, оружие и власть – и он чувствует себя вправе посылать других на смерть. Сделай его надзирателем над горсткой безымянных людей – и он станет измываться над ними. Но в другой ситуации, дома, с женой и детьми, или в кругу друзей, он может быть милейшим человеком. Добрый к друзьям, безжалостный к врагам – таков он, самый обычный человек. Верность группе и враждебность к чужим – это две стороны одной и той же монеты. То, что вы считаете героизмом – готовность стоять за своих до последней капли крови, самопожертвование – все это идет от тех же темных инстинктов, что и ненависть к непохожим, погромы, озверение, которое приходит, едва снимаются социальные ограничения. Одно неотделимо от другого. Ты хочешь, чтобы люди перестали ненавидеть врагов? А готов ли ты к тому, что они перестанут жертвовать собой ради друзей?

Динон попробовал подумать об этом, но ему отчего-то вдруг стало очень тоскливо. Он решил переменить тему и изложил Золотому свои давешние размышления о государственном устройстве. Дракон внимательно выслушал его и ответил почти сразу, без своих обычных пауз:

– Все это в каком-то смысле верно. Но это частности. Ты не видишь общей картины.

– Не вижу. А кто ее видит? Может быть, ты?

– Думаю, что да. На самом деле все очень просто. Есть четыре типа правления: плохая диктатура, хорошая диктатура, плохая демократия и хорошая демократия. Хорошая диктатура отличается от плохой тем, что укрепляет экономику, а не разрушает ее. Хорошая демократия отличается от плохой качеством своего демоса, то есть народа, принимающего решения. Страны с плохой диктатурой рано или поздно деградируют настолько, что их съедают конкуренты. Хорошие диктатуры рано или поздно поднимают экономику до того уровня, когда появляется сознательный и независимо мыслящий средний класс, который их свергает. Страны с плохой демократией рано или поздно выбирают во власть таких сволочей, которые приводят страну к диктатуре. И только страны с хорошей демократией относительно стабильны… до тех пор, пока она остается хорошей.

Динон немного поразмыслил над этим.

– Я знаю как минимум четыре контрпримера к этой схеме.

– Неважно. Это же просто модель. Все модели неточны, но некоторые из них бывают полезны. В целом, если отвлечься от частностей, все работает именно так, как я описал.

– Почему же тогда все страны не приходят к хорошей демократии?

– Потому что она очень дорого стоит. Нужно тратить невероятное количество ресурсов на образование, чтобы добиться достаточного для хорошей демократии уровня сознательности простого народа. Мало какое правительство готово на это пойти. При любом кризисе всегда в первую очередь урезают затраты на образование: «Зачем нашей экономике образованные слесари?». И этим, сами того не понимая, роют себе могилу. Необразованные слесари – это ведь страшная сила, Динон. Ты даже не представляешь себе, насколько страшная…

К концу второй декады пребывания в этом мире, через два дня после дезавуирования Джеда Динон почувствовал, что устал. Он больше не хочет новых знаний и впечатлений, ему больше не интересно, откуда взялись оборотни и кто построил Башню. За эти два дня он перелопатил сотни полторы книг, в глазах мерцает от норгского шрифта, но ничего интересного он так и не узнал. Теперь он хочет только одного – домой. Домой, в родной добрый Дир, где все просто и ясно, где нет правительства, экономики и полиции, зато есть мама и сестренка.

Он вышел на террасу. Вечереет, но день был пасмурный, и вместо красивого заката пейзаж подсвечен пробивающимся сквозь облака светом какого-то неестественного, мертвенного оттенка. Впрочем, это вполне соответствует настроению рейнджера. Подойдя к краю террасы, он опустился на колени, положил локти на парапет и умостил подбородок на сложенных руках, надолго застыв в этой нелепой позе. Так он задремал, и ему приснилось, что он – дракон, парящий в облаках и с интересом рассматривающий пейзаж внизу. Он взмахнул крыльями, но почему-то вдруг сорвался в крутое пике, резко дернулся и проснулся.

Рядом с ним на террасе в своей обычной позе лежит Золотой дракон. Заметив, что Динон поднял голову, он скосил глаз и сказал:

– Прости, кажется, я тебя разбудил.

Динон перевернулся и сел на пол, прислонившись спиной к парапету.

– Да нет, я сам проснулся. Мне снилось, что я дракон.

Oн посмотрел на Золотого, и заготовленная фраза застряла в горле. Динон внезапно понял, что ему будет не хватать дракона. За эти дни он успел переговорить с ним о стольких важных вещах и бывал так откровенен, как никогда и ни с кем из людей – даже с лучшими друзьями, даже с братом, от которого у него никогда не было секретов. Бесконечно далекий и бесконечно близкий, Золотой стал для него чем-то вроде гигантской говорящей собаки, которой можно не стесняясь рассказать самое сокровенное. В то же время сам он оставался для Динона закрытой книгой. И не то чтобы дракон сознательно что-то скрывал – просто у рейнджера не хватало то ли мозгов, то ли опыта, чтобы разобраться, что происходит в этой огромной лобастой башке.

Ну уж нет, подумал Динон. Не хватало еще привязаться к этой нечеловеческой твари. Надо уходить как можно быстрее. Он собрался с духом и выпалил:

– Мне пора возвращаться.

Золотой и ухом не повел, продолжая внимательно изучать горизонт.

– Ты меня слышишь? Мне пора возвращаться домой, в Дир. Ты сможешь отнести нас к лошадям?

– Когда? – только и спросил дракон. Динон почувствовал себя обманутым. Оказывается, в глубине души он надеялся, что Золотой станет его уговаривать остаться подольше.

– Завтра.

– Твои спутники отправятся с тобой?

– Да, – с сожалением ответил рейнджер. – И девушка тоже. – Они уже обсудили все накануне, и Динон, изо всех сил убеждавший ее остаться в родном мире, снова потерпел сокрушительное поражение. Тогда, в пещере, он совершил тактическую ошибку, согласившись взять Нэльду в Башню, но в тот момент он не задумывался о последствиях. А теперь выглядело бы совсем уж полным свинством отправить ее обратно в деревню. Так что, если уж он поневоле взвалил на себя груз ответственности за судьбу братьев, приходилось тащить с собой еще и девушку.

– Я тоже хочу отправиться в Дир, – неожиданно говорит дракон.

О, черт, подумал Динон. Только не это. Он попытался представить себе Золотого в Городе. Это было совершенно непредставимо.

– Ты можешь взять меня с собой? – настойчиво спросил тот.

– Конечно, нет! Ты не представляешь себе, что такое Дир. Тебе там просто негде будет жить. Это же город, с домами, узкими улицами, полными людей. И есть там тебе будет нечего. Да и вообще, драконов у нас сроду не водилось, и едва ли мне скажут спасибо, если я тебя туда притащу. Ну и, в конце концов, – добавил он для убедительности, – я просто не смогу провести тебя между мирами. Ты слишком большой.

– Разве это имеет значение?

– Если бы вместо того, чтобы копаться в чужих головах, ты изучал бы физику, ты бы знал, что размер имеет значение.

– Но ведь я могу перекинуться в человеческую форму. Что скажет на это твоя физика?

Динон замешкался. Да, классическая физика ничего не говорит о превращении огромного крылатого зверя в невысокого щуплого человека. Классическая физика об этом молчит. Динон лихорадочно попытался придумать какой-нибудь веский контраргумент.

– Но тогда ты не сможешь вернуться обратно, – заявил он. – И никогда не сможешь снова перекинуться в дракона.

– Почему?

– Ну… мне так кажется. Ведь если ты пройдешь между мирами в форме человека, то твое драконье обличье останется здесь.

Золотой начал говорить что-то в ответ, но замолчал на полуслове и замер, как будто что-то обдумывая.

– Что ж, я согласен и на это, – сказал наконец он.

Такого Динон никак не ожидал.

– Но ведь ты перестанешь быть самим собой!

– Не говори глупостей, Динон. Как можно перестать быть самим собой? Я – это тот я, каким являюсь в данный момент, не больше и не меньше. Кем бы ты ни был, ты всегда остаешься самим собой. Вы так часто рефлексируете по этому поводу, а между тем, это одна из немногих вещей в жизни, которых действительно невозможно избежать.

Динон поморщился.

– Ладно, хватит читать мне нотации. Лучше объясни – почему? Чем тебе так плох этот мир, что ты готов его покинуть даже ценой потери своего драконьего обличья?

Золотой некоторое время смотрит на человека в упор, а потом отвернулся и заговорил в несвойственной ему манере, как бы обращаясь не к собеседнику, а к себе самому:

– Да, тебе должно быть трудно это понять. Ты еще так молод… Все вы, люди, еще так молоды. С тех пор, как я поставил на крыло своего последнего ребенка, самым главным для меня стало стремление выяснить, как устроен мир. Много столетий я скитался повсюду и не уставал удивляться чудесам, которые встречались на моем пути. Я видел такое, во что вам, людям, никогда не поверить: трепещущие полотна света в ночном небе над ледяной пустыней Ваальбары, танцы аллигаторов под луной в теплых заводях тропических лесов Лемурии, огненные реки, бьющие из сердца земли и застывающие каменной пеной на безжизненных плато земли Ур.

Дракон замолчал. Динон сидит не шевелясь, боясь спугнуть это новое странное настроение Золотого. Тот редко говорит о себе так прямо, и сейчас, кажется, готов наконец хоть немного раскрыться перед собеседником. Помолчав, он продолжает:

– У реальности бесконечное множество обличий, все они связаны и отражаются друг в друге, как ряд направленных друг на друга зеркал. Увидев закономерности в одном, ты начинаешь замечать их и в другом, и так постепенно распутываешь этот клубок слой за слоем… но слоев слишком много, а я один. Мы одиночки, Динон, в этом наша сила, но и наша слабость. Каждый дракон открывает для себя мир самостоятельно. За те годы, что я провел с Ингерном, я узнал много больше, чем за предыдущие столетия.

– Ты скучаешь по нему? – внезапно спросил Динон.

– Не знаю. Я так и не понял, что вы имеете в виду, когда спрашиваете об этом. Но я хотел бы, чтобы он был жив.

По вечерам профессор Ломбардо поднимался в мансарду и зажигал большую масляную лампу под окном. Снизу ее не было видно, но для гостей, приходящих сверху, лампа сияла подобно маяку на фоне черных городских крыш. Гости наведывались нечасто, однако профессор исправно зажигал лампу каждый вечер и гасил ее ближе к полуночи, прежде чем лечь спать.

В тот вечер на улице противно моросил мелкий дождь, и Ломбардо не ждал гостей, но лампу по привычке все же зажег. После ужина, когда профессор устроился в кабинете и раскрыл свою неоконченную монографию по социальной психологии, весь дом внезапно содрогнулся от мягкого толчка, будто резко дунул ветер или на крышу вспрыгнул гигантский кот. Профессор отложил перо и прислушался. Да, ошибки быть не могло – кто-то осторожно пробирался по крыше, стараясь не поскользнуться на мокрой черепице.

Ломбардо обрадовался – гости вносили свежую струю в его довольно-таки однообразную жизнь. К тому же с их последнего визита минуло больше полугода, и он уже начал беспокоиться. Пока профессор торопливо поднимался по лестнице, стукнуло окно в мансарде, и вот уже перед ним стоит мокрый взъерошенный Ингерн, отряхивая капюшон насквозь промокшего плаща, а за ним, как всегда бесстрастный, в покрытой изморосью дождевых капель, но неестественно сухой темной одежде, – дракон.

– Идите скорее к камину, – вместо приветствия позвал Ломбардо. – И как вас угораздило в такую погоду?

Ингерн с благодарностью последовал за хозяином, дыша на закоченевшие руки. Дракон двигался за ним, как тень; это впечатление еще больше усиливало их внешнее сходство. Они спустились в гостиную, и Ломбардо подкинул дров в почти прогоревший камин. В доме было тепло, но гостям (по крайней мере, одному из них) явно требовались более радикальные средства обогрева. Ингерн присел возле камина и протянул к нему руки, сунув ладони почти в самые языки разгоравшегося пламени.

– Осторожнее, не поджарьтесь, – проворчал хозяин. Подойдя ближе, он присмотрелся к гостю и осуждающе покачал головой: – Да вы насквозь промокли, Ингерн. Снимайте все, повесьте у камина, я принесу вам сухую одежду.

Из глубины гостиной на людей спокойным, внимательным взглядом смотрел дракон. Профессор повернулся к нему.

– Моя библиотека, как всегда, к вашим услугам.

– Благодарю, – кивнул Золотой и вышел из комнаты. Он давно знал, где в этом доме находится библиотека. Разговоры между людьми его тоже занимали, но чтение книг оказалось гораздо более увлекательным, так что в каждый их визит большую часть времени дракон посвящал изучению книжной коллекции профессора.

Чтобы не беспокоить слугу – мало ли что нафантазирует этот недалекий парень о свалившихся неизвестно откуда странных гостях – Ломбардо сам принес в гостиную смену белья и остатки ужина. Ингерн не без труда стащил с себя мокрую одежду и облачился в штаны и рубаху хозяина, которые были ему велики на несколько размеров, что придало беглому ученому некоторое сходство с босоногим мальчишкой, донашивающим одежки за старшим братом. Приняв из рук хозяина блюдо с тушеным мясом и овощами, гость снова устроился возле камина и стал быстро орудовать вилкой. Ломбардо наблюдал за ним с некоторым неодобрением.

– Вы совсем одичали, Ингерн.

– Извините, – без тени раскаяния отозвался гость. – Да, я немного отвык от светских условностей. Вас это смущает?

Профессор неопределенно хмыкнул и достал из антикварного секретера большую темную бутыль и пару бокалов.

– Вино вы пить еще не разучились? Или предпочитаете дождевую воду?

– Нет уж, дождевой воды с меня на сегодня хватит, – ответил Ингерн, принимая бокал. – Благодарю.

Ломбардо устроился в кресле напротив гостя и некоторое время молча рассматривал его, непроизвольно отмечая про себя, что изменилось с их последней встречи. Немногое – чуть длиннее волосы, чуть темнее кожа, чуть глубже морщины на лбу и складки у рта. Ингерн поднял глаза от танцующих языков пламени, встретился взглядом с хозяином и улыбнулся.

– Спасибо вам, Фил. Вы не представляете себе, как давно я не сидел у камина с бокалом вина и с хорошим собеседником. Простите, что заявился в такую погоду и в таком виде. Мы возвращались из далекого путешествия, и я решил по дороге завернуть к вам.

– И правильно сделали. Я вас давно ждал.

Потрескивали поленья в камине, переводя энергию химических связей в тепловое излучение, и неспешно текла беседа – обычный разговор двух давно не видевшихся друзей о событиях, произошедших с их последней встречи. Ломбардо рассказывал о делах в университете и своих новых исследованиях, Ингерн – о местах, где они с драконом побывали за эти полгода. Когда поток новостей иссяк, собеседники некоторое время сидели молча, глядя в огонь и наслаждаясь (каждый по-своему) теплом и уютом.

– Вы не думали о том, чтобы вернуться к людям? – спросил вдруг Ломбардо.

Ингерн поднял голову и с некоторым удивлением посмотрел на профессора.

– Думал, – ответил он после недолгого размышления. – Да, мне, бывает, не хватает человеческого общества. Но ведь мне и среди людей его не хватало. Бывало, разговариваешь с человеком, и вроде все ничего, и даже общие темы какие-то находятся, а потом собеседник скажет что-нибудь этакое – и понимаешь, что между нами пропасть, и преодолеть ее никогда не достанет ни сил, ни мудрости, ни желания.

– Вы знаете, Ингерн, это очень распространенная проблема. То же самое, практически теми же словами, я слышал от многих пациентов. И это естественно, ведь все люди разные, и никто не способен понять другого до конца. Нужно научиться принимать людей такими, какие они есть.

Ингерн покачал головой.

– Вы говорите штампами, Фил. Расслабьтесь, я ведь не ваш пациент. Я научился принимать людей такими, какие они есть… Там, в камере. Среди тюремщиков был один мой старый знакомый, я не рассказывал вам об этом? Мы раньше жили в одном районе, в детстве вместе гоняли мяч. Я знал, что он работает в тюрьме, но понятия не имел, как он там работает. В обычной жизни он был самым обычным человеком. Заходил по утрам к булочнику, по пятницам бывал в пабе, читал детям сказки на ночь…

Ингерн помолчал, глядя в огонь. Горячее пламя, сухая одежда и крепкое вино делали свое дело – он наконец начал согреваться и с наслаждением чувствовал, как тепло растекается по всему телу.

– И я вот думаю, – продолжил он, – если изверг-тюремщик вне тюрьмы кажется простым человеком, сколько же простых людей, дай им волю, окажутся извергами? Вы специалист по человеческой психологии, Фил – вы можете ответить на этот вопрос?

Ломбардо в задумчивости потеребил бороду.

– Нет, – ответил он наконец. – Не могу. Но это действительно очень интересный вопрос, Ингерн. Я исследую его и когда-нибудь, полагаю, смогу дать вам ответ.

Некоторое время тишину нарушало лишь потрескивание поленьев. Наконец Ломбардо снова заговорил:

– То есть, вы не возвращаетесь к людям потому, что боитесь, что все они в душе – изверги?

– Я не стал бы формулировать это таким образом… Но отчасти это верно. Я потерял веру в людей; теперь я не могу просто доверять им, как раньше. Поэтому я хочу попытаться их понять, научиться смотреть на них снаружи, как это делает Золотой – без ужаса или восторга, но с любознательным интересом.

Ингерн откинулся в кресле, впервые с момента своего появления здесь отодвинувшись от камина, и задумчиво огляделся по сторонам.

– Да и к кому мне возвращаться? – продолжил он. – Я пытался связаться с некоторыми из бывших коллег. Кто-то вообще отказался выходить на связь. Те, кто согласились встретиться, были готовы предложить помощь. Но когда они узнавали, какого рода помощь мне требуется, ни один не проявил энтузиазма. Деньги, убежище, связи – все что угодно. Но никто не захотел продолжить со мной работать. – Ингерн помолчал немного и добавил, не глядя на собеседника: – К тому же я многим обязан… Ему.

Ломбардо непроизвольно глянул в сторону двери.

– Вы хотите сказать, он вас не отпустит?

– Почему же? Отпустит. Не в этом дело. Нас с ним слишком многое связывает. – Ингерн рассеяно улыбнулся, как улыбается человек, вспоминая свою девушку или любимую собаку. – Мне бы его очень не хватало теперь, если бы мы расстались. К тому же в таком образе жизни есть масса преимуществ. Мне не нужно заботиться о заработке и жилье, платить налоги, бояться полиции, я в любой момент могу попросить его отнести меня куда угодно… За последние пару лет я побывал в таких местах, о существовании которых даже не подозревал. Я ведь всегда хотел путешествовать, но раньше все как-то было не до этого. Так что, по большому счету, сейчас я живу наконец той жизнью, о которой мечтал.

– Когда вы сегодня забрались ко мне в окно, в это было сложно поверить, – заметил профессор.

– Да, есть некоторые издержки, – улыбнулся Ингерн. – Но оно того стоит.

Хозяин снова наполнил опустевшие бокалы. Ингерн почувствовал, что немного захмелел с непривычки – в последнее время ему редко доводилось выпить хорошего вина. Он не любил бывать пьяным. В этом состоянии он не терял контроля над собой, но мог ненароком сказать что-нибудь излишне откровенное. Впрочем, Ломбардо был одним из немногих людей, с которыми он мог себе это позволить. Теперь, наверное, даже единственным.

– Значит, вы путешествуете, изучаете людей снаружи, но не хотите к ним возвращаться, – продолжил хозяин. – Но тогда зачем все это? Какой смысл в познании, если вы не можете поделиться им с другими?

– Вы хотите поговорить о смысле жизни? Нет, серьезно, ведь вопрос "зачем я это делаю" всегда сводится в конце концов к вопросу о смысле жизни. – Ингерн опустил глаза и задумчиво поболтал вино в бокале, создав на поверхности жидкости маленький водоворот. – Знаете, я иногда думаю об этом – о смерти, о небытии, и если дать этим мыслям захватить себя, наступает такое отчаяние… Попытка понять мир – в конце концов, бегство от этого отчаяния, от экзистенциальной безысходности. – Он провел рукой по глазам, будто отгоняя наваждение, поднял взгляд и улыбнулся. – К тому же это так увлекательно, что позволяет отвлечься.

– Я никогда не задумывался об этом в таком ключе, – ответил Ломбардо. – Но у меня всегда было какое-то внутреннее убеждение, что человек не заканчивается после смерти. Я не религиозен, как вы знаете, но мне трудно поверить, что сознание лишь порождение нашей материальной оболочки и умирает вместе с ней.

– Дело даже не в смерти. Сама по себе она меня не особенно пугает – я не настолько увлечен своей личностью, чтобы сожалеть о ее исчезновении. Меня угнетает то, что я исчезну, так ничего толком и не узнав об этом мире. Мы приходим сюда, не зная зачем, всю жизнь возимся в мирской суете, как слепые котята в корзинке, и уходим, так ничего и не поняв. Вот эта бессмысленность – это и есть самое страшное, Фил. Здесь, в городе, среди людей это не так ощущается. Суета человеческих толп порождает иллюзию осмысленной деятельности. Но там, в горах, в одиночестве, когда вокруг только снег и звезды – там это понимаешь особенно остро.

– Побочный эффект социальной депривации, – прокомментировал профессор.

Ингерн усмехнулся.

– Скажите еще, кризис среднего возраста. Неужели у вас у самого не возникает порой таких мыслей, а, Фил?

– Возникают, конечно. Но я их подавляю, как неконструктивные. Что толку печалиться о бессмысленности человеческой жизни? Она не станет от этого осмысленнее. На вас плохо действует беззаботное существование под драконьим крылом, Ингерн. Раньше вы были гораздо практичнее.

– Это правда, – сказал Ингерн и надолго замолчал.

Не дождавшись контраргументов, профессор снова двинулся в атаку.

– "Попытка понять мир", – сварливо проворчал он. – А почему вы вообще решили, что этот мир можно понять? Человеческий мозг очень ограничен и специализирован для решения узкого круга задач. Мы можем запомнить и различить сотни, даже тысячи лиц, но не в состоянии сложить в уме двузначные числа без разбиения на десятки, что с легкостью проделывает ваш дракон. Вполне возможно, что нам просто не под силу охватить устройство мира нашими невеликими разумами. Посмотрите хотя бы на то, что напридумывали математики, чтобы решить какие-то свои математические проблемы. Вы слышали про их последнее изобретение? Квадратный корень из минус единицы! Вы можете себе представить квадратный корень из минус единицы? Я – нет. Вот и получается, что они уже не наш мир изучают, а какой-то свой собственный мир, который создают по ходу дела. А физики? Эти даже между собой не могут договориться. Одних послушать – так мир непрерывен, другие утверждают, что все, в том числе свет и время, можно разбить на мельчайшие дискретные порции. Те и другие размахивают какими-то формулами, которые прекрасно работают в рамках каждой теории, но никак не согласуются между собой.

– Да, это верно, – кивнул Ингерн. – Мне порой кажется, что мы можем воспринять и осмыслить столь малую часть этого мира, что не в состоянии создать хоть сколько-нибудь правдоподобную модель. Как если бы дерево пыталось представить себе солнце, ориентируясь на движение соков и выработку сахара в листьях.

Ломбардо удивленно поднял брови.

– Вы действительно так считаете? И тем не менее пытаетесь продолжать исследования?

– А что мне еще остается? В конце концов, я не физик и не математик, я изучаю не ткань мироздания, а всего лишь ту серую субстанцию, которая находится между ушей некоторых особо продвинутых биологических организмов…

– "Всего лишь"? Разобраться с этой субстанцией может оказаться сложнее, чем с корнем из минус единицы.

Ингерн неопределенно пожал плечами, не возражая, но и не соглашаясь; похоже, эта тема ему наскучила. Снова повисла пауза. Ломбардо (как это с ним частенько бывало) начал мысленно восстанавливать их разговор в обратном порядке, чтобы вспомнить, как они дошли до обсуждения нынешнего вопроса. Даже в дружеской беседе профессор оставался прежде всего психологом. "Страх смерти", – вспомнил он и решил проработать эту тему.

– А что думает о смерти ваш дракон? – осторожно спросил Ломбардо.

– А ничего он о ней не думает, – ответил Ингерн, отставив в сторону опустевший бокал. – Они ведь не стареют, и потому свободны от этой нашей рефлексии о конечности жизни и неизбежности смерти. Если дракон умирает, то это происходит внезапно и быстро. Поэтому они живут так, как будто бессмертны.

– Живут так, как будто бессмертны, – задумчиво повторил Ломбардо. – А ведь это хороший рецепт, Ингерн. Попробуйте жить так, как будто вы бессмертны. В вашем положении это должно быть не особенно сложно.

Ингерн скептически усмехнулся.

– Едва ли у меня это получится. Но вы, Фил, как всегда правы в одном: не важно, что с тобой происходит, важно то, как ты к этому относишься. Думаю, многие, будь у них такой выбор, скорее предпочли бы поменяться со мной местами в камере, чем в пещере дракона. А я именно теперь стал по-настоящему свободен и счастлив. Я ценю ваше профессиональное участие, но мне не нужна помощь, правда. Давайте я лучше расскажу вам, как мы путешествовали по кратону Каапвааль. Вы не представляете, как же там красиво весной…

Дракон снова замолчал. Динон съежился, обняв колени руками – он совсем закоченел на холодном ветру, но разговор слишком интересен, чтобы прерывать его из-за таких мелочей.

– Почему же ты потом не нашел себе другого человека? – спросил он.

– Я пытался. И после, и до. Ничего хорошего из этого не получалось. В лучшем случае, меня терпели из страха или корысти. Видно, не каждый человек способен стать другом дракону.

– Что же, ты думаешь, в Дире люди другие, чем здесь?

– Думаю, что да. У вас есть такая удачная поговорка – тот, кто обошел вокруг дома, мудрее того, кто не выглядывал за порог. Обычно ее понимают в том смысле, что любой новый опыт полезен. Но я вижу в ней другой смысл: те люди, которые решаются выйти за порог – порог дома или порог своих собственных представлений о мире – так или иначе мудрее тех, кто на это не способен. И мне кажется, что в городе-между-мирами, в котором нельзя зачать, но можно родиться, должны жить люди, способные обойти вокруг дома.

Динон задумался.

– А ведь ты прав, – медленно сказал он. – Я всегда это ощущал, ну, знаешь, что люди у нас не совсем такие же, как везде. Не какие-то конкретные, а вообще, в массе. Но я думал, мне так кажется потому, что я там вырос. А теперь я понимаю, что в Дире и вправду должны собираться специальные люди…

Динон замолчал. Не дождавшись продолжения, дракон заговорил сам:

– Есть и еще один аспект. Сумма знаний, накопленных людьми в этом мире, весьма ограничена. Но ты говорил, что в других мирах видел механизмы и технологии, которые здешним жителям показались бы волшебством. Если они смогли этого добиться, значит, они дальше продвинулись в познании законов природы. Я хотел бы побывать в таких мирах.

Дракон помолчал немного, потом повернул голову, посмотрел на Динона в упор и спросил:

– Ну так что, ты возьмешь меня с собой?

Ну, конечно, подумал Динон. Все та же старая история. Стоит начать выяснять подробности, и всегда оказывается, что у просящего действительно есть веские причины для просьбы. Надо было просто сказать «Нет» и ни о чем не спрашивать. Он зябко поежился и обреченно вздохнул.

– Хорошо. Но не говори потом, что я тебя не предупреждал.

– Не буду, – отвечает дракон в своей обычной манере, не давая собеседнику ни малейшей возможности определить, сарказм это или искренний ответ без всякой задней мысли. Первые дни это порядком бесило Динона, но теперь он привык и перестал обращать внимание. Вдруг, ни с того ни с сего, в памяти всплыл их первый разговор на террасе.

– Помнишь, в самом начале ты говорил, что у тебя есть ко мне какое-то дело, – припомнил он. – Что это было за дело?

– Ты его уже сделал. Я имел в виду путешествие в Гондвану для прояснения политической обстановки.

– Ах, вот оно что… – Динон почувствовал себя революционером, искренне боровшимся за справедливость и внезапно осознавшим, что все это время он был марионеткой в руках сомнительной хунты. – Значит, Джед был прав? Это действительно ты все подстроил?

– Конечно, – дракон смачно зевнул и скосил на Динона золотистый глаз. – А ты как думал?

Лошади пасутся на круглой поляне неподалеку от той прогалины, на которой Динон и братья впервые увидели Золотого. Чтобы не спугнуть их, драконы приземлились чуть поодаль. Едва седоки спрыгнули на землю, трое молодых драконов, которые несли братьев и Нэльду, сразу же взмыли в воздух и скрылись за верхушками деревьев, даже не глянув на Золотого. А ведь они видят его в последний раз, подумал Динон. Впрочем, может быть, они и не знают об этом. Взаимоотношения между драконами так и остались для него загадкой. Молодые с готовностью выполняли все, о чем их просил Золотой, но непонятно, делали ли они это из страха, из уважения или исходя из каких-то своих драконьих представлений о том, что должно.

На прогалине остаются шестеро: Динон, братья, Нэльда, дракон и Тинк. Рейнджер с сожалением посмотрел на мальчика.

– Ну что, Тинк, давай прощаться.

Мальчишка отвел глаза.

– Я не збираюся прощаца, – тихо, но твердо говорит он. – Я збираюся пойти с вами.

– Что? – опешил Динон. – Тебя там только не хватало!

Тинк бросил на него злобный взгляд, как помоечный котенок, которого поймали за шкирку и несут в ванную. Динон осознал смысл только что сказанных слов и устыдился.

– Извини, я не это имел в виду. Я хочу сказать, ты просто не сможешь там жить. Это ведь большой город, толпы незнакомых людей, а ты всю жизнь прожил в маленьком племени.

– Они, – Тинк ткнул пальцем в сторону братьев, – тож всю жизнь прожили в маленьком племени.

– Ну, ты же знаешь, они изгнанники. У них больше нет племени.

– Я тут тож никому не нужен, – мрачно ответил мальчик.

– Почему же? Теперь, когда ты можешь летать, ты стал полноправным членом племени. Конечно, отношение изменится не сразу, людям нужно время, чтобы привыкнуть к твоему новому статусу. Но постепенно все уладится, я уверен, – Динон говорит таким слащаво-убедительным тоном, что ему самому противно.

– Ты не понимаешь, – Тинк изо всех сил старается говорить на правильном койне, вероятно, чтобы его аргументы звучали более убедительно. – Они все такие… глупые. Только и делают, что собирают еду, болбочут и любятся. Там, внизу, целый мир, а им до него вообще нет дела.

– А, вон оно что, – Динон посмотрел на мальчика с уважением. – Ты хочешь в большой мир. Ну так лети туда, никто тебя не держит. А если ты пойдешь с нами, ты его точно никогда не увидишь.

– Увижу другой, – упрямо возразил Тинк. Опустил глаза и совсем уж тихо произнес: – Я не хочу быть один.

– Послушай, Динон, – вмешался вдруг дракон, который на протяжении разговора спокойно стоит чуть в стороне, скрестив руки на груди. – Почему бы тебе, действительно, не взять малыша с собой? Мир людей для него одного – это все-таки слишком много, а Башня и тепуй – слишком мало.

Динон перевел взгляд на дракона.

– Ты это знал заранее. То, что он попросится с нами.

– Допустим, – спокойно ответил Золотой.

Рейнджер встретился с ним глазами – впервые после того случая в кабинете Джеда. Ничего страшного не происходит, и Динон несколько мгновений вглядывается в пронзительные черные точки, за которыми скрывается целый мир, куда ему, несмотря на все рейнджерские способности, никогда не проникнуть. Потом он не выдержал и перевел взгляд на братьев и Нэльду.

– И вы! – обвиняюще говорит он. – Вы тоже все знали заранее!

Все трое как по команде отводят глаза.

– О чем вы думали? – возмутился он, осознав, что мировой заговор таки имел место. – Ну ладно дракон, у него нет концепции ответственности за других. Ну ладно Рийн, он сам еще почти подросток, – Динон с удовлетворением отметил гримасу, исказившую лицо младшего охотника. – Но вы-то взрослые люди, – воззвал он к Эйну и Нэльде, – вы должны понимать, что значит брать на себя заботу о чужом ребенке!

– Это я беру на себя, – снова вмешивается Золотой. – Может быть, у меня и нет концепции ответственности за других, но до сих пор я неплохо справлялся.

Динон вдруг вспомнил слова Джеда о том, что дракон запретил оборотням убивать новорожденного Тинка, да и потом поддерживал его по мере возможности. Раньше он как-то не задумывался, какие отношения связывают Золотого и мальчишку. А что если, действительно, дракон для него что-то вроде приемного отца? В этот момент Динон понял, что снова потерпел поражение. Можно для порядка поспорить еще, но внутри он уже принял решение: взять Тинка с собой – это правильно.

– Ну ладно, – вздохнул он. – Делайте что хотите. Только потом не жалуйтесь.

Тинк просветлел лицом и сделал такое движение, как будто хотел броситься рейнджеру на шею, но удержался, вместо этого обменявшись радостными взглядами с Рийном.

– Надеюсь, тебе не нужно возвращаться за пожитками в Башню? – сварливо спросил Динон.

– Нет, у меня все с собой! – мальчик указал на свой кожаный мешок.

– Ну тогда хотя бы оденься. Хотя нет, подожди, может, нам еще понадобится твоя помощь. Нам же еще лошадей надо изловить.

Насчет лошадей Динон оказался прав. Серый подходит к хозяину, как всегда, по первому зову, а вот строптивые кобылы вовсе не стремятся воссоединиться со своими седоками. Кончилось тем, что Тинк птицей подлетел к лошади Рийна и набросил ей веревку на шею. Оставшись в одиночестве, кобыла Эйна тут же утратила весь свой гонор и без возражений позволила себя поймать.

Теперь отряд шагает за Диноном по прогалине, ведя коней в поводу. Говорить никому не хочется, каждый думает о своем, и тишину нарушает лишь лошадиное пыхтение и топот копыт, приглушенный толстым слоем недавно опавшей листвы. Вместе с золотым одеянием лес, кажется, сбросил и сопровождавший его поначалу ореол таинственности и стал теперь просто весенним лесом. Впрочем, таким он нравится Динону даже больше.

По мере того, как они приближаются к точке перехода, рейнджера охватывает ощущение невосполнимой утраты. Ему никогда раньше не приходилось уходить из мира, куда он не мог бы при желании вернуться. Чаще всего, правда, такого желания не возникало, но важна была именно потенциальная возможность. В необратимости предстоящего расставания есть какая-то тоскливая безысходность.

Динон помотал головой, отгоняя навязчивые мысли, и постарался сосредоточиться на том, что ждало его впереди. Это помогло: точка уже близко, и он уловил дыхание Дира, ощутил, как затрепетала невидимая нить, связывающая его с домом. Динон лукавил, когда говорил своим спутникам, что ему может быть трудно провести за собой так много народу. В любом месте любого из миров он чувствует направление на Дир, как перелетные птицы чувствуют север.

Подходя к точке, он в последний раз глянул по сторонам, навсегда прощаясь с этим лесом. Затем сосредоточился, сжал покрепче в руке поводья Серого и решительно двинулся вперед. Город улыбнулся, в который раз встречая своего сына, и волглые листья под ногами сменились сухим хрустом еловой хвои.